Остаток дня - [40]

– Крайне прискорбно, сэр.

– Я что имею в виду, Стивенс, – это действительно настоящий благородный старый английский дом? За это я деньги платил. И вы настоящий английский дворецкий старой школы, а не какой-то там официант, который им только притворяется? Вы ведь всамделишный, правда? Я получил именно то, что хотел?

– Осмелюсь сказать, да, сэр.

– В таком случае вы можете мне объяснить слова миссис Уэйкфилд? Потому что сам я решительно ничего не понимаю.

– Вероятно, я и вправду создал у этой дамы несколько превратное представление о моем послужном списке, сэр. Приношу глубокие извинения, если поставил вас этим в неловкое положение.

– Поставили, да еще в какое! Теперь я прослыл у них хвастуном и вралем. И вообще, как прикажете понимать, что вы создали у нее «несколько превратное представление»?

– Мне очень жаль, сэр. Я не предполагал, что могу поставить вас в столь неловкое положение.

– Но, черт возьми, Стивенс, зачем вы все это ей наплели?

Я немного подумал и ответил:

– Мне очень жаль, сэр. Но это связано с английскими обычаями.

– О чем вы, приятель?

– Я хочу сказать, сэр, что в Англии не принято, чтобы слуга обсуждал своих прежних хозяев.

– О’кей, Стивенс, не желаете разглашать старые тайны – и не надо. Но не до такой же степени, чтобы утверждать, будто, кроме меня, вы ни у кого не служили!

– В вашем изложении, сэр, это и вправду похоже на крайность. Но от наших слуг нередко требуется, чтобы они высказывались именно в таком духе. С вашего позволения, сэр, это несколько сродни обычаям в области браков. Если разведенная дама появляется в обществе с новым мужем, большей частью бывает желательно воздерживаться от любых намеков на ее первый брак. Аналогичным образом, сэр, принято поступать и в нашей среде.

– Ну что ж, жаль только, что я раньше не слышал об этом вашем обычае, Стивенс, – сказал хозяин, откидываясь на спинку кресла. – Хорошим же болваном я себя выставил.

По-моему, я уже тогда понимал, что объяснение, представленное мистеру Фаррадею, хотя и не совсем лживое, чудовищно расходится с действительностью. Но когда постоянно думаешь о многом другом, таким вещам просто не уделяешь слишком большого внимания, так что я и в самом деле на какое-то время выбросил из головы этот случай. Но сейчас, возвратившись к нему здесь, в покое и тишине, окружающих этот пруд, я не могу усомниться, что тогдашний разговор с миссис Уэйкфилд имеет прямое отношение к сегодняшнему случаю.

Разумеется, в наши дни развелось немало охотников болтать о лорде Дарлингтоне всякие глупости, и у вас может сложиться впечатление, будто меня смущает или я стыжусь, что служил у его светлости, а потому и вел себя описанным образом. Так позвольте заверить, что это не имеет ровным счетом никакого отношения к истине. Подавляющая часть того, что приходится нынче слышать о его светлости, как ни верти, абсолютная чушь, порожденная полным незнанием фактов. Мне и вправду сдается, что странное мое поведение можно весьма убедительно объяснить нежеланием выслушивать о его светлости подобную чушь; иными словами, тем, что я в обоих случаях предпочел невинную ложь как простейший способ пощадить свои нервы. И чем больше я думаю о таком объяснении, тем убедительнее оно мне кажется. В наши дни меня действительно ничто так не раздражает, как то, что приходится снова и снова осквернять свой слух этой чушью. Позвольте сказать: лорд Дарлингтон был джентльменом столь великих моральных достоинств, что по сравнению с ним почти все, кто болтает о нем эту чушь, выглядят лилипутами, и я готов присягнуть, что его светлость оставался таким до конца. Ничто так не расходится с истиной, как предположение, будто я сожалею о службе у такого джентльмена. Более того, вы, конечно, поймете, что служить у его светлости в Дарлингтон-холле в те годы значило оказаться у самой ступицы колеса, приводящего в движение мир, о чем такой, как я, мог только мечтать. Службе у лорда Дарлингтона я отдал тридцать пять лет жизни и поэтому, конечно же, имею право утверждать, что все эти годы воистину и безусловно «служил в выдающемся доме». До сих пор, окидывая мысленным взглядом пройденный путь, самое полное удовлетворение я получаю от достигнутого мною в те годы; я этим горжусь и благодарю судьбу за то, что мне было дано сподобиться такой милости.

День третий – утро. Тонтон, Сомерсет

Ночь я провел в гостинице «Карета и кони», что недалеко от городка Тонтон в Сомерсете. Этот крытый соломой коттедж у самого края дороги выглядел весьма многообещающе, когда я подъехал к нему при последнем свете дня. Хозяин провел меня по деревянной лестнице в маленькую комнату, довольно скудно обставленную, однако вполне приличную, и осведомился, успел ли я пообедать. Я попросил принести в номер сандвич и оказался прав – он вполне успешно заменил мне ужин. Но с наступлением вечера стало как-то неуютно одному сидеть в комнате, и в конце концов я решил спуститься в бар на первый этаж отведать местного сидра.

Пять или шесть посетителей – судя по их внешнему виду, все так или иначе занятые в сельском хозяйстве, – сбились в кучу у стойки; кроме них, в баре никого не было. Я принял из рук хозяина большую кружку сидра и уселся за столик в стороне от стойки, дабы немного расслабиться и подвести итоги впечатлениям этого дня. Вскоре, однако, стало ясно, что мое появление взбудоражило местных и у них появилась потребность выказать гостеприимство. Всякий раз, как беседа у них прерывалась, то один, то другой украдкой косился в мою сторону, словно не решаясь ко мне обратиться. Наконец один из них громко спросил: