Остаток дня - [41]

– Вы вроде ночуете здесь в верхней комнате, сэр?

Когда я подтвердил, что так и есть, говоривший с сомнением покачал головой и заметил:

– Не больно вы выспитесь там, наверху, сэр. Разве что вам по нраву придется, как старина Боб, – и он кивнул на хозяина, – будет за полночь возиться да греметь кружками. А не то хозяйка как начнет орать на него, еще солнце не встанет, так вас и разбудит.

Не слушая протестов хозяина, все громко захохотали.

– В самом деле? – откликнулся я, и тут мне пришло в голову – как неоднократно приходило в последнее время, когда мистер Фаррадей со мной заговаривал, – что от меня ждут находчивого ответа. Местные и вправду хранили вежливое молчание, ожидая, что я еще добавлю. Я напряг воображение и наконец заявил:

– Как я понимаю, местная разновидность петушиного крика.

Местные немного помолчали, видимо, думая, что я намерен развить эту мысль. Но увидев, что я сделал лукавую мину, рассмеялись, впрочем, немного натянуто. После чего вернулись к своей беседе, и больше мы не заговаривали, только чуть позже пожелали друг другу доброй ночи.

В ту минуту как этот остроумный ответ пришел мне в голову, я был им вполне доволен, и, должен признаться, меня слегка огорчило, что его приняли без особого энтузиазма. Огорчило в первую очередь потому, что за последние месяцы я потратил немало сил и времени на развитие навыка именно по этой части. Другими словами, я стремился включить этот навык в арсенал моего профессионального мастерства, с тем чтобы честно оправдать ожидания мистера Фаррадея касательно «подыгрывания».

Так, например, с недавнего времени я начал слушать у себя в комнате радио, как только выпадет свободная минута, скажем, когда мистер Фаррадей проводит вечер вне дома. Одна программа, к которой я пристрастился, называется «Дважды в неделю, а то и больше», хотя на самом деле передается три раза еженедельно; в ней двое ведущих обмениваются веселыми замечаниями на разнообразные темы, поднятые в письмах слушателей. Я внимательно слежу за этой программой, так как звучащие в ней остроты неизменно отличаются безупречным вкусом и, на мой взгляд, весьма близки по своему тону к тем самым репликам, каких ждет от меня мистер Фаррадей. Руководствуясь этой программой, я разработал простое упражнение, которое по возможности выполняю хотя бы раз в день: как только выдается свободное время, я пытаюсь сформулировать три остроумных замечания по поводу того, что вижу вокруг себя в эту минуту. Или, как вариант все того же упражнения, пробую придумать три острых замечания о событиях последнего часа.

Так что можете представить себе мое огорчение из-за вчерашней остроты в баре. Сначала я объяснил ее неполный успех тем, что я говорил недостаточно отчетливо. Но уже у себя в номере я внезапно подумал и о другой причине: вдруг я их ненароком обидел? Мою реплику можно было понять и в том смысле, что жена хозяина похожа на петуха, хотя у меня и в мыслях не было ничего подобного. Эта мысль, однако, терзала меня всю ночь, и я уже начал подумывать о том, чтобы утром принести хозяину извинения. Но, подавая мне завтрак, он, судя по всему, пребывал в прекрасном настроении, так что в конце концов я решил не касаться этой темы.

Тем не менее этот незначительный случай может служить прекрасным примером того, как опасны бывают остроумные ответы. По самой своей природе остроумный ответ не оставляет времени продумать все многообразие возможных последствий – с ним не приходится медлить, и человек, не имеющий в этом отношении нужных навыков и опыта, серьезно рискует ляпнуть что-нибудь несусветное. Сказанное не дает оснований считать, будто я не могу – при наличии времени и практики – приобрести сноровку в этой области, однако, с учетом подстерегающих здесь опасностей, я почел за благо воздержаться, по крайней мере на ближайшее время, от исполнения этой обязанности по отношению к мистеру Фаррадею до тех пор, пока не потренируюсь как следует.

Во всяком случае, должен с сожалением констатировать: вчерашнее шутливое предсказание местных жителей, пообещавших, что шум снизу не даст мне спокойно выспаться, сбылось целиком и полностью. Крика как такового не было, но бесконечная болтовня хозяйки, стихшая только за полночь, когда они с хозяином завершили все свои дела, и возобновившаяся с раннего утра, так и лезла в уши. Я, впрочем, охотно извинил супругов – было ясно, что они усердные работяги, чем, думаю, и объяснялся весь этот гам. Разумеется, я не забывал и о неудачной остроте. Поэтому я скрыл от хозяина, что провел под его кровом беспокойную ночь, поблагодарил и отправился осматривать базарный городок Тонтон.

* * *

Возможно, мне лучше было бы заночевать здесь, в заведении, где я сейчас сижу и смакую утреннюю чашечку вкусного чая. Ведь объявление снаружи обещает не только «чай, закуски, пирожные», но и «чистые, спокойные, удобные комнаты». Заведение расположено на главной улице Тонтона, в двух шагах от рыночной площади, и представляет собой немного осевший дом с массивными наружными балками темного дерева. В настоящую минуту я нахожусь в чайной комнате этой гостиницы, просторном обшитом дубом помещении с достаточным, по моей прикидке, количеством столиков, чтобы без тесноты рассадить две дюжины человек. Две бодрые молодые девушки обслуживают посетителей за прилавком, на котором выставлен изрядный выбор кондитерских изделий. В общем и целом, весьма подходящее место, чтобы выпить чашечку чая, однако на удивление мало жителей Тонтона, судя по всему, спешат воспользоваться его услугами. Не считая меня, сейчас тут всего трое посетителей – две пожилые дамы, сидящие рядышком за столиком у противоположной стены, и мужчина, по виду ушедший на покой фермер, за столиком у одного из больших «фонарей». Разглядеть я его сейчас не могу – яркое утреннее солнце превратило его в силуэт, – но вижу, что он читает газету, время от времени поднимая голову и бросая взгляд на прохожих за окном. По тому, как он это делает, я решил было, что он кого-то ждет, но, видимо, он всего лишь здоровается со знакомыми, проходящими мимо.