Остановки в пути - [31]

Накануне отъезда в Израиль мы отправились на Бакермаатстраат. «На всякий пожарный» родители сохранили его визитную карточку.

Улочка оказалась узенькая, метра четыре в ширину. Дома тоже сплошь узенькие, маленькие, кособокие, того и гляди обрушатся. На окнах висели кружевные занавесочки — бежевые, кремовые и розовые. На подоконниках стояли горшки с цветами. Над витринами магазинов красовались яркие деревянные буквы, а фасады украшали граффити — голые полногрудые женщины, ухмыляющиеся обезьяны, слоны, черти, амурчики, драконы.

— Маски! — закричал я, запрыгал от радости и захлопал в ладоши. — Смотрите! Смотрите!

На улице было полно людей, они стояли по двое, трое, пятеро и о чем-то громко разговаривали. Кто в оранжевых или желтых штанах, кто в кожаных куртках, надетых прямо на голое тело, кто с выкрашенными в зеленый или синий цвет волосами, у кого-то в ушах поблескивали массивные серебряные серьги. Некоторые женщины носили мини-юбки, розовые чулки, туфли, сапожки или сабо на огромных платформах, причудливые пиджаки или болеро, как у клоунов в цирке. Их лица покрывал толстый-претолстый слой грима.

Из кафе и маленьких кабачков доносилась громкая музыка. Пахло табаком и то ли сеном, то ли свежескошенной травой. Мимо трезвоня проносились велосипедисты. Иногда в узкую улочку медленно протискивалась машина, и тогда прохожие неохотно, бормоча ругательства, прижимались к стенам.

— Что за странная дыра, — пробормотал отец.

— Дом номер тридцать, — уточнила мама. — Сейчас придем.

Так значит, мои ожидания оправдались. Еще немного, и я в крокодильей маске буду разгуливать по городу и кусать всех, кто только отважится подойти близко!

Сейчас, сейчас я увижу де Вриса, вот-вот он опять с любопытством поглядит на меня и плутовски улыбнется. А еще мне опять яйцо подарит и скажет: «Ко-ко-ко!»

Еще два шага, вот и его дом, еще шаг, вот магазин. Зеленая крашеная дверь без ручки, вывеска затейливыми красными буквами, витрина, на которую прилеплено множество переводных картинок: сердечки, цветочки, стрелки острием вниз, самолетики, ракеты, всякие зверьки.

Именно так я все себе и представлял. Я снова захлопал в ладоши от радости.

— Папа, ну пойдем, пойдем скорей! — закричал я и потянул его за рукав.

Внезапно я замер, выпустил его рукав и почувствовал ком в горле. Из глаз у меня брызнули слезы.

Витрина была пуста, в магазине темно. На запертой двери висел небрежно вырванный из блокнота листок бумаги. На нем кто-то как попало нацарапал без всяких росчерков черным фломастером: «ТЕ КООР».[18] Только сейчас, прожив почти четыре месяца в Амстердаме, я понял, что это значит.

Рыдая, я колотил в дверь опустевшего магазина де Вриса.

V. "Mawet le arawim!" [19]

Шерстка у барашка была беленькая, только на лбу — черное пятнышко, не больше монеты. Я присел и проблеял: «Бе-е-е!» Барашек поднял голову и посмотрел на меня. Взгляд его выражал тупую покорность. Веки поднимались и опускались равномерно, медленнее и реже, чем у людей. Я осторожно протянул руку, робко погладил барашка по шейке, а потом обнял его, зарывшись носом в мягкую шерсть. Как в таких случаях ведут себя овцы, вдруг вырываются или даже укусить могут, я не знал. Но барашек явно не возражал.

Конечно, меня немножко удивило, что на лестнице нашего городского дома к перилам третьего этажа веревкой привязан барашек. Он так меня заинтересовал, что на двух кур в небольшой деревянной клетке я и внимания не обратил. Их кудахтанье доносилось до первого этажа, и я сразу догадался, что госпожа Ульяф собирается готовить праздничный ужин. Она уже как-то, к ужасу родителей и остальных соседей, зарезала на лестнице курицу.

Семейство Ульяф с четырьмя сыновьями и тремя дочерьми приехало в Израиль из Узбекистана и поселилось в квартире этажом ниже. Говорило оно на бухарском, диалекте таджикского, который для евреев Средней Азии — все равно что идиш для восточноевропейских. Младшие дети семейства Ульяф были моими одноклассниками. Я с ними ладил.

— В этом городе вам будет хорошо, — заверил моего отца сотрудник израильской Иммиграционной службы, когда в конце октября семьдесят пятого мы опять вернулись в Израиль из Амстердама. — Городок небольшой, под Тель-Авивом, в самом сердце еврейского поселения Эрец-Израэль, на полпути между Ришон-ле-Сионом и Реховотом, там одни эмигранты из Союза живут.

Правда, чиновник забыл упомянуть, что большинство жителeй родом не из России, а из отдаленных районов Средней Азии и Кавказа.

— Я уехал из Ленинграда, чтобы жить на своей исторической родине бок о бок с такими же, как я, — сетовал отец. — А меня вместо этого в какой-то кишлак ссылают: не поймешь, то ли ты в Израиле, то ли в деревне узбекской, таджикской или киргизской. Значит, надо было двадцать лет назад соглашаться и по распределению в Самарканд ехать — был бы сейчас состоятельный человек. Там не то что в Ленинграде, кто знает, глядишь, юридическую карьеру сделал бы, а то и до прокурора бы дослужился. А я все в Европу рвался. И дорвался, нá тебе!

Большинство переселенцев из Самарканда, Ташкента или Бухары уже давно овец на лестнице не резали, но господин и госпожа Ульяф были родом из маленького городка на узбекско-таджикской границе и от своих старинных обычаев отказываться не торопились. Барашка они привязали, больше некому.