Осоковая низина - [127]

В то же лето Гиту хотели забрать немцы. Эрнестина пыталась убедить их в Гитиной нетерпимости к чужим, но офицер сказал, чтоб Эрнестина не считала других дураками. И только Петерис отдал повод солдату, как Гита, оскалив зубы, кинулась на немца. На помощь прибежал другой, она лягнула и его. Солдат хотел Гиту пристрелить, и лишь с большим трудом Эрнестине удалось уговорить его не делать этого. Вместо Гиты забрали ее мать Райту.

Гита уже произвела на свет троих жеребят: двух жеребчиков и одну кобылку. Все они выросли нормальными лошадьми, без норова матери. И теперь Гита ждала четвертого жеребенка. Хоть ей шел уже тринадцатый год, Петерис надеялся, что кобыла еще долго останется в «Викснах».

— Зачем такую лошадь на колбасу перемалывать? — рассуждал он.

Ему нравилось, что в загоне бегают и ржут жеребята, а если Гиту уведут, его «жеребячью ферму» ликвидируют.

Вернувшись в дом, Алиса, обычно довольствовавшаяся куском хлеба, который запивала вчерашним кофе, подогретым на краю плиты, сегодня приготовила себе настоящий завтрак — поджарила мясо, сварила яйцо, взяла из кладовки непочатую баночку варенья. Она не спешила, как в другие утра, ела медленно, обдумывая свою жизнь: сегодня ей исполнилось пятьдесят лет. Единственным сотрапезником на этом тихом пиру был кот Брыська, который, ласково мяуча, пытался лапой стащить с тарелки мясо. Отыми бог стыд, так будешь сыт — и большая часть мяса досталась ему.

Вдруг постучали в дверь. Пришла Паулина. Со странной ношей: завернутым в шерстяной платок ведром.

— Большого счастья вам в день рождения!

Паулина развязала на ведре платок. Там оказался обернутый еще и в газету горшок с цветущей альпийской фиалкой. При тусклом свете керосиновой лампы красные цветы казались необычайно нежными.

Алиса была тронута.

— Зажарю мяса, яиц, выпьем кофе!

— Если водки жаль, то и за кофе спасибо.

— Вовсе не жаль! Сейчас принесу!

У Петериса на всякий случай всегда хранилась в шкафу бутылка водки. Недолго поупрямившись, Паулина позволила откупорить ее, но от яиц и мяса отказалась.

— Достаточно и черного хлеба понюхать.

Алиса редко выпивала больше одного глотка и налила себе лишь полрюмки.

— Нечего жульничать!

Пришлось налить доверху.

Долго Паулина не засиделась. Погостив с полчаса, она встала и ушла. Алисе показалось, что приятельница разочарована. Так получалось почти всякий раз, когда они навещали друг друга.

— Не обижайтесь! — сказала Паулина, уходя.

— Почему вы так говорите?

— Всего вам самого доброго.

— До свидания.

Несколько дней Алиса ждала от Ильмара письма с поздравлением. Почта поступала в колхозный центр, и время от времени Дронис или кто-нибудь другой привозил накопившиеся там газеты и письма в «Упитес». Давно уже поговаривали о том, что почта будет доставляться регулярно, но пока все оставалось по-прежнему. Вчера вечером никто почту в «Упитес» не привозил, и Алиса решила съездить в центр сама. Чтобы не получилось, что она тратит попусту время, взяла с собой бидончик под керосин. Сегодня в лавке был как раз керосинный день, но Алиса хотела также купить соли и бутылку водки, вместо взятой у Петериса. Запрягла одну из кобыл и отправилась в путь, чтобы до обеда вернуться.

Поездка оказалась удачной. Алиса получила письмо от сына, купила в лавке соли, водки и керосину. Ильмар писал, что сейчас очень занят, готовится в аспирантуру, а то приехал бы в воскресенье, но теперь пришлось ограничиться заочным поздравлением. Должно быть, Алиса приедет на день рождения Гундара, тогда они и увидятся. В конверте была еще открытка с белыми хризантемами, любимыми цветами Алисы.

На обратной стороне подписалась и Валда.

Дни рождения Алисы и ее внука почти совпадали. Она давно уже собиралась съездить к внуку, купила плюшевого медвежонка, конфет, связала варежки. Не забыла и взрослых: на чердаке висели кусок карбонада, копченая колбаса, окорок, еще она испекла свежего хлеба.

В воскресное утро она погрузила в сани старый фанерный чемодан Петериса.

— Могли бы и сами приехать.

— Им надо готовиться к экзаменам.

— Да уж конечно!

Петерису не было жаль нескольких килограммов мяса для семьи сына, но его раздражала готовность Алисы, тайная радость, с какой она уезжала из дому: словно здесь ей было очень уж худо, а там ждали невесть какие блага. Ясное дело, даром пропадет день — встанешь в четыре утра, чтоб успеть на поезд, а когда притащишься домой, свинья будет визжать как зарезанная, сам заботься о завтраке, потом брейся, и вряд ли еще удастся вздремнуть, затем подогревай на обед вчерашний суп, засветло направь пилу, наточи топор, а в восемь вечера — опять на станцию, и только к десяти — дома. А с утра снова к черту на кулички, в дальний лес.

Алиса чувствовала себя виноватой перед Петерисом. Если бы Банга сейчас доилась, она и не посмела бы уехать, но так хотелось повидать детей, порадовать их, а сейчас представлялась единственная возможность вырваться из Осоковой низины.

Петерис ехал быстро, на станцию он прибыл более чем за полчаса до отхода поезда. Петерис даже не слез с саней, сразу развернул лошадь и погнал домой. Алиса втащила чемодан в зал ожидания и стала ждать, когда откроется окошко кассы, испытывая при этом приподнятое волнение, обычно охватывающее ее в этом полутемном, пахнущем чем-то терпким помещении.