Особый дар - [53]

— Хорошо, — сказала она, — приходите к часу дня в «Жардэн де гурме» на Грик-стрит.

Тоби пришел первым и, хотя был сильно встревожен, решил никак этого не показывать. Аманда явилась с некоторым опозданием. Вид у нее, как всегда, был немножко сумасшедший (а сумасшедшей она отнюдь не была), но внушительный. В руках у Аманды был роман Монтерлана «Жалость к женщинам». Шляпа из белых перышек прикрывала большой пучок.

— Я не этот столик хотела, — объявила она метрдотелю, которому явно была знакома. — Он слишком на виду. Мы перейдем.

Они перешли за другой столик. Аманда приветливо заговорила с Тоби, заказала аперитивы и незамедлительно вынесла приговор книге Монтерлана.

— Почему этот человек нравится женщинам? Он же их ненавидит. Вот так жалость к женщинам! Нет у него к ним ни капли жалости. И все-таки они к нему льнут. Должно быть, в глубине души мы все мазохистки, хотя признаваться себе в этом не желаем. Я, например, такого за собой определенно не замечаю. Но он изумительный стилист, и работа у него ладится. Кстати, а как продвигается ваша?

— Идет помаленьку, — ответил Тоби. Он не стал снова благодарить ее за проведенный в Хэддисдоне уик-энд — это он уже сделал в письме; с такого рода корреспонденцией он всегда был чрезвычайно пунктуален.

— Бедный Эдуард, — сказала Аманда после того, как у нее приняли заказ. — Боюсь, для него это страшный удар. Впрочем, он никогда и ничем не выдает себя.

Но Тоби знал, что Крейну случалось себя выдавать.

— По-моему, пьеса захватывающая. Что сталось со зрителями? Что им нужно? — недоумевала Аманда.

— Видимо, так: сперва художник расходится в фазах с современной модой, а потом, нисколько не меняя своей манеры, вдруг снова оказывается в фаворе у публики.

— Мудрые слова, — сказала Аманда, — очень мудрые.

И тут же с горячностью стала уговаривать его, чтобы он во что бы то ни стало привез в Хэддисдон миссис Робертс:

— Ведь она все еще числится в «львицах».

Этим «все еще» она словно хотела подчеркнуть, что слава миссис Робертс уже пошла на убыль.

— Право же, миссис Феррарс…

— Можете называть меня просто Амандой.

— Благодарю вас. Право же, она ни за что не хочет вылезать из своей раковины. Сам не понимаю, как мне удалось тогда вытащить ее в Кембридж.

— Но в тот вечер она держалась замечательно.

— А говорит, что окаменела от страха.

— Нет, такого не было, — уверенно заявила Аманда. — Но это хороший предлог для того, чтобы «не вылезать из раковины», как вы выразились.

— Она всегда жила очень замкнуто, словно в укрытии.

— Что ж, она сама его создала для себя. Мне это понятно. Был и в моей жизни такой период, когда я жила отшельницей — хотя вы, вероятно, этому не поверите.

— Признаюсь, поверить действительно трудно.

Тоби все время был настороже. Он знал совершенно точно: она хочет что-то ему сказать и удерживает ее вовсе не страх. Просто она дожидается благоприятного момента.

К ним подкатили столик со сладостями, и она долго и очень внимательно его осматривала, но потом объявила, что ничего не возьмет, ограничится кофе. Тоби сказал, что и он тоже.

— Нет, непременно отведайте хоть чего-нибудь. Вам же не нужно себя ограничивать, чтобы сбросить вес, правда? В этом нет ни малейшей необходимости.

Но он вежливо отказался.

— Вы, должно быть, знаете, что Мейзи стала работать? Скучно ей там, но она говорит, что не может сидеть весь день дома. Возможно, ей удастся в скором времени подыскать себе что-нибудь более подходящее. — И вдруг она сказала без обиняков: — Она несчастлива. Вам это известно?

— Мне очень жаль, — ответил Тоби, — но, право же, я не знал.

Аманда обежала зал взглядом и понизила голос:

— Мне нужно поговорить с вами начистоту. Я не из тех, кто ходит вокруг да около.

Сердце у него упало.

— Слушаю вас, — только и смог выговорить он, стараясь сохранять самый беспечный вид. Секунду-другую она молчала, и он остро ощутил ее самоуверенность, устрашающую напористость и некоторую вульгарность.

— Я знаю, вы спите с ней. Я всегда знаю, что делается у меня в доме.

От этих слов у него стало скверно на душе, он почувствовал себя предателем, злоупотребившим ее гостеприимством, а ведь именно так оно и было.

— Мне это, конечно, не нравится. А какой матери понравилось бы? Но с современной молодежью особенно не поспоришь, нечего и пытаться: все равно сделают по-своему. Разве не так?

— Я очень к ней привязан. И мне жаль, что произошло все у вас в доме.

— Да, вы к ней привязаны. А вот она вас любит, к сожалению, — раньше бы я так не выразилась. И это совсем другое дело. Вы поссорились?

— Нет, что вы!

— Почему люди думают, что я слепа, как крот? — В голосе ее зазвучало раздражение. — Все, конечно, вышло из-за Клэр. Вы ездили к ней в Глемсфорд, а от Мейзи почему-то скрыли.

— Это было глупо с моей стороны. Но уверяю вас, Клэр для меня ничего не значит.

— Вот что я вам скажу. Еще девочкой Мейзи терпеть не могла неожиданностей, даже приятных. Перед днем рождения и то обычно заранее спрашивала, что ей подарят. И вообще она предпочитает знать правду, пусть самую горькую. Порой мне кажется, вы просто тупы, если умудрились этого не заметить. Ведь она не из-за Клэр расстроилась, нет для нее непереносимо другое: