Особое задание - [6]

Он, хозяйственник, сторонник рационализации, проповедник трудовой дисциплины, мог доказывать на громадных рабочих собраниях необходимость сокращения рабочих на фабриках и легче добивался успеха, чем профессионалы. Дзержинский сказал — значит, так. Любовь и доверие рабочих к нему были беспредельны.

Если бы он был с нами! Теперь не время предаваться бесплодным сожалениям. Мы не смогли уберечь его, потому что он сам не хотел этого. Он хорошо знал беспощадный характер своей болезни — грудной жабы, и совершенно сознательно, с открытыми глазами шел навстречу смерти, убивая себя непосильной работой. «Что толку принимать меры предосторожности, если отдых мне не гарантирует более долгого срока работы. Что я сделаю, то и мое». И даже последние дни перед смертью, когда Дзержинский в дневнике отмечал свое тяжелое состояние, он продолжал сидеть бессонные ночи над подготовкой доклада, которого не смог договорить до конца. Не до здоровья: перед ним стояла чересчур важная задача — разгром экономической платформы оппозиции. Даже после припадка, заставившего его покинуть трибуну и лечь в комнате рядом с залом заседания, Дзержинский, едва ему стало лучше, потребовал к себе ответственного товарища, чтобы услышать возражения оппозиции… напрягался еще два часа, слушая, волнуясь, приводя возражения, которые он не успел сказать, отослав докторов, чтобы не мешали. Кончил разговор, сделал дело, поднялся к себе и умер…

Я. Петерс ВМЕСТЕ С НАРОДОМ

Восемнадцатого или девятнадцатого декабря 1917 года Ф. Э. Дзержинский, встретив меня в коридоре Смольного, позвал в одну из пустующих комнат и сообщил, что вместо Военно-революционного комитета организуется Чрезвычайная комиссия по борьбе с контрреволюцией, куда и предложил мне пойти работать. Находясь в числе 13 членов ВЦИК в Военно-революционном комитете[5], я достаточно был знаком с внутренним положением страны и подрывной деятельностью врагов Советов, чтобы не задумываясь согласиться с предложением Дзержинского.

Через день после нашего разговора состоялось первое заседание коллегии ВЧК, на котором присутствовали Дзержинский, Орджоникидзе, Трифонов, Евсеев, Ксенофонтов, я и еще некоторые товарищи. Какие вопросы обсуждались на этом заседании, я не помню, и никакого протокола, к сожалению, не осталось. Из присутствующих товарищей работать в ВЧК остались только Дзержинский, Ксенофонтов, Евсеев и я, другие товарищи получили новые назначения.

20 декабря 1917 года ВЧК была официально оформлена постановлением Совнаркома. Через несколько дней мы переехали из Смольного на Гороховую, 2.

Перед нами стоял сложный вопрос: как бороться с контрреволюцией? Но не менее серьезен был и следующий вопрос — кого считать контрреволюционерами? Кругом бушевали хаос и разруха — наследие прошлого хозяйничанья буржуазно-помещичьей власти. Одно из крупнейших бедствий — войну — Советы приостановили, но дать хлеб населению оказалось делом едва ли не более трудным. После победы Октября в Петрограде осталось хлеба на два дня, если выдавать по четвертушкам, как тогда выдавали. На фронте находилось 15 миллионов мобилизованных в старую армию, их надо было кормить. Сотни тысяч солдат бросали окопы, переполняли поезда, ломали подвижной состав, дезорганизовывали транспорт.

Хозяйственные затруднения радовали наших врагов и окрыляли их надеждой, что большевики погибнут, не справившись с разрухой. Радовались не только классовые враги — буржуазия и помещики, но и те, кто их поддерживал — эсеры и меньшевики. Вместе с буржуазией социал-соглашатели старались углубить разруху через саботаж интеллигенции, бандитизм и пьяные погромы. Меньшевики и эсеры были душой развернувшегося саботажа. Рябушинские, не жалея средств, жертвовали на саботаж, меньшевики его организовывали.

ВЧК должна была разобраться в этом хаосе, отличить ворчащего обывателя от врага и расправляться с теми, кто являлся опасным для революции.

Аппарат ВЧК подбирался с большим трудом. Работников рвали тогда во все стороны, а ВЧК — такой орган, в котором могли работать только люди, беззаветно преданные революции. Правда, стремились попасть туда и проходимцы. Я помню, как уже в первые дни работы немало авантюристов предлагали свои услуги ВЧК; мы гнали их в шею. Были случаи, когда приходили бывшие офицеры, доносили на своих коллег и старались после этого внедриться в наш аппарат.

Помню случай с одним офицером-летчиком. Он пришел в ВЧК и сообщил, что знает офицерскую контрреволюционную организацию, у которой много оружия, бомб. Его заявление было проверено, арестовано несколько офицеров и найдено указанное оружие, но… летчик использовал момент — собрал шайку, произвел обыск, якобы от имени ВЧК, в гостинице «Медведь», забрал у кутящей буржуазии все ценности и скрылся. С большим трудом его разыскали и привлекли к ответственности.

Некоторые товарищи неохотно шли работать в ВЧК. Одна из основных причин, конечно, — чрезвычайная тяжесть работы. Многих это пугало, но коммунисты и беспартийные рабочие шли в ВЧК, понимая, что без этой тяжелой работы порядка в стране не установить.

Работа среди членов коллегии была распределена так: Дзержинский — председатель, Ксенофонтов — секретарь, я — казначей. Тем не менее все мы ведали оперативной работой, сами принимали участие в обысках и арестах. И лишь постепенно подбирая состав, развертывая работу, ВЧК принимала форму организованного аппарата.