Особое назначение - [5]

— Озеро сегодня... Как море!

— Сравнила, — усмехнулся Поярков. — Море — это...

Он не договорил, только вздохнул.

— А ты бывал на море? — спросила Ирина.

— Я родился на море, — не сразу ответил Поярков. — И не надо про это.

С того вечера Ирина ни о чем его не спрашивала.

А потом случилось то, что должно было случиться.

...Сеновал был старый, заброшенный, часть соломенной крыши разобрали в бескормицу, и между черных от дождей и непогоды, неровно положенных жердин светили звезды.

Ирина лежала рядом с Поярковым, спрятав голову у него на груди, и слышала, как гулко и тревожно бьется его сердце, а он, обняв ее голые плечи, крепко прижимал к себе, будто боялся, что, если хоть на минуту разомкнет руки, она исчезнет, растворится, растает в зыбкой этой темноте. Смешанная с соломенной трухой копна Ирининых волос лезла ему в нос: с трудом сдерживаясь, чтобы не чихнуть, Поярков прижался губами к уху Ирины и шепнул:

— Выходи за меня замуж. Ладно?

— Бросишь, — не поворачивая головы, улыбнулась Ирина.

— Я? Тебя? — все тем же шепотом переспросил Поярков, дыхание у него сбилось, он набрал воздуха в грудь и уже громче сказал: — Лишь бы ты меня не бросила!

Ирина еще крепче прижалась к нему и подняла голову, ища его губы.

Вовка родился, когда Поярков с отличием закончил техникум и был приглашен на работу в Управление приисками, здесь же, в Нижнем Тагиле. Им дали комнату в семейном общежитии, и, возвращаясь с работы, Поярков подолгу простаивал над кроваткой сына, хмурил лоб, с каким-то растерянным удивлением рассматривал сморщенное красное личико, то ли ища сходства с собой, то ли раздумывая над чем-то своим, недоступным Ирине. Смеясь, она уговаривала Пояркова: «Твой, твой! Не сомневайся!» — но Поярков все так же раздумчиво морщил лоб, словно и не слышал ее. Однажды Ирина, перепеленав сына, подняла его на вытянутых руках и, гордясь, сказала:

— Гляди, Сережа! Вылитый Поярков!

Поярков дернул щекой, как от зубной боли, и промолчал. Когда же Ирина, обидевшись, заметила, что сына он не любит, Поярков опять ничего не ответил, только вздохнул и вышел из комнаты.

На работе его ценили, обещали в скором времени квартиру, но Поярков становился все замкнутей и мрачней, пока однажды не заявил Ирине, что сидеть над бумажками ему надоело и черт с ней, с квартирой, то ли будет, то ли нет, в общем, собирай манатки, он уже договорился, и уезжают они в Краснотуринск, поближе к прииску, где он и будет работать.

В Краснотуринске они вскоре получили однокомнатную квартиру, тесноватую для троих, но со всеми удобствами. Ирина была на седьмом небе от счастья, к возвращению Пояркова с прииска — работала его бригада вахтовым методом — вылизывала квартиру до немыслимого блеска, лепила и замораживала пельмени, зная, как пристрастился к ним Поярков, надевала на Вовку новенькие ползунки, прихорашивалась сама. В первые дни после возвращения Поярков был спокоен, отъедался, отсыпался, играл с Вовкой, рассказывал, что ребята на драге подобрались отличные, золотишко идет, так что, считай, премиальные в кармане. Но к концу недели мрачнел, вынимал из холодильника едва пригубленную в первый день приезда бутылку водки, курил одну сигарету за другой и пил, не пьянея. На вопросы Ирины отмалчивался или отделывался своим обычным: «Все нормально». Веселел он только, когда приближался день отъезда на вахту, шутил, гулял с Вовкой, но Ирина никак не могла избавиться от мысли, что похож он на человека, который ждал беды, а она миновала. Так шел месяц за месяцем, пока не случилась эта история с фотографией.

Поярков был на прииске, когда на городской Доске почета появилась его фотография. Дома у них фотокарточек Пояркова не было, на все просьбы Ирины подарить ей фотографию Поярков отговаривался шуточками, говорил, что он не кинозвезда, а если ей так уж приспичило любоваться на его физиономию, то вот он сам, в натуральную величину. Наверное, фотографию, что висела сейчас в центре города, пересняли с той маленькой, которая имелась в его личном деле, и увеличили.

Когда Поярков вернулся с вахты, умылся и пообедал, Ирина уговорила его прогуляться по городу и, предвкушая удивление и скрытое торжество Пояркова, привела его к Доске почета.

— Узнаёшь? — Ирина смотрела на мужа, любопытствуя, как он отреагирует на так неожиданно свалившуюся на него пусть в городском масштабе, но славу. И, увидев его лицо, испугалась.

Поярков побледнел — это было заметно при всей его смуглости, — на скулах заходили желваки, он выругался, зло процедил:

— Какому дураку это понадобилось? — Повернулся и, не дожидаясь Ирины, пошел к дому.

А на другой день фотография исчезла. Клочки от нее Ирина обнаружила в кармане мужниного полушубка, когда выбивала его на снегу перед тем, как Пояркову отправляться на вахту. Обрывки фотографии она аккуратно собрала, чтобы потом склеить, но Пояркову ничего не сказала. В день отъезда он надел полушубок, пошарил по карманам, не найдя там обрывков фотографии, внимательно посмотрел на Ирину, но промолчал.

А когда вернулся с вахты, объявил, что они опять переезжают. На этот раз в Надеждинск, городок-спутник, условия там похуже, но жить можно. Ирина пыталась возразить, что здесь у нее работа в больнице, ясли у Вовки, прекрасные соседи и вообще живут как люди. Поярков угрюмо молчал, потом сказал, что медпункт и там найдется, а на самый крайний случай может посидеть и дома с ребенком. Заработка его хватит! С тем и уехал. Ирина собрала чемоданы, увязала узлы, попрощалась с соседями, и двинулись они в этот самый город-спутник, в дом барачного типа на краю тайги. Кое-как разместились в одной комнатенке с щелястыми полами, и, когда Ирина в первый раз прошла в конец улицы и увидела обрывистый берег реки и чернеющую вдали тайгу, ей показалось, что она на краю света.