Особое назначение - [2]

Город Тимохину понравился. Родился он на Вологодчине, службу в армии проходил неподалеку, милицейскую школу кончал под Ленинградом, там же потом и работал. Редкие отпуска предпочитал проводить в родной деревне, помогая родителям по хозяйству, так что теплом и солнцем избалован не был. А город, куда он теперь получил назначение, был южный, приморский. Не курорт, не Сочи, а крупный промышленный город с известной на всю страну судоверфью. Когда-то чуть ли не половина города считала себя корабелами, профессия эта передавалась из рода в род, от дедов к внукам, но с годами не то чтобы захирела, а растворилась в множестве других, появившихся по мере того, как город строился, разрастался, обзаводился всевозможными НИИ и высшими учебными заведениями. Просыпался Тимохин рано, как, впрочем, и все в этом южном городе. Шел пешком через центр и, миновав крепкие, довоенной постройки, дома с витринами магазинов, садился в трамвай, увозивший его на самую окраину, к морю. На берегу вверх днищами сушились просмоленные баркасы, на каменном молу уже успевшие загореть мальчишки шумно радовались каждому выловленному бычку, низко над водой с криком летали чайки, высматривая добычу.

Море было похоже на арбуз. Белополосое у кромки прибоя, синее чуть подальше и черное на глубине. Пенная полоса прибоя накатывалась к самым ногам Тимохина, облизывала песок и прибрежную гальку, лениво отступала обратно в море, унося с собой мелкие камешки. Как только волна уходила, притаившийся между галькой краб суетливо выбирался из своего убежища и карабкался выше, где галька была покрупней, и, зарываясь в песок, пережидал следующий накат волны, чтобы потом найти еще более надежное пристанище.

Тимохин усмехнулся, поймав себя на мысли, что, следя за притаившимся крабом, невольно подумал о запыленной папке, лежащей в самом дальнем углу шкафа в его служебном кабинете. Сдавая дела, старый его друг и однокашник Василий Данилович Шульгин небрежно отодвинул ее в сторону и сказал: «Полная безнадега! Шесть лет во всесоюзном розыске — и ни слуха ни духа!»

Когда все формальности были закончены, а ряд неотложных мероприятий по не завершенным еще делам обсужден, Василий Данилович вынул из ящика письменного стола электробритву, мельхиоровый подстаканник, сложил в портфель, щелкнул замками, прошелся по кабинету и, постояв у окна, сказал: «Все. Уступаю кресло. — Помолчал и добавил: — На официальные проводы не приглашаю. По службе обязан присутствовать. А вечером прошу ко мне домой. Отметим невеселое это событие. В узком кругу. И вообще... Не забывай. Может, еще пригожусь». И вышел из кабинета.

Потом завертелась текучка дел, а когда немного отпустило, Тимохин разыскал в шкафу ту самую папку и перелистал ее. В розыске был объявлен Алексей Рыскалов, совершивший побег из колонии строгого режима. Тимохина удивили отсутствие воровской клички в ориентировке — первая судимость? — и молодость осужденного. В момент побега Рыскалову едва исполнилось девятнадцать лет. Но почему строгий режим? Особо опасное преступление? В уголовном деле значилось: ограбление и поджог дачи, а с фотографий в анфас и в профиль смотрел на Тимохина остриженный наголо паренек с открытым лицом и растерянными глазами. Тимохин, как и все здравомыслящие юристы, в пресловутую теорию Ломброзо не верил, за годы службы перевидал всякого: встречались ему убийцы и насильники с вполне благообразными лицами, но всегда выдавали их особый прищур глаз, дергающееся веко или особая, воровская ухмылка. Но ни у кого из них, даже у тех, кто совершил преступление впервые, Тимохин не видел такой растерянности в глазах, не растерянности даже, а обиды на чье-то несправедливое решение. Слишком суров приговор? Судебная ошибка? Не разобрались в существе дела? Бывало и такое! Но следствие четко и ясно доказало, что именно он — Алексей Рыскалов — был главной фигурой, непосредственным организатором, подбирал исполнителей, обеспечивал им необходимые алиби, хотя сам ни в ограблении дачи, ни в ее поджоге участия не принимал. Исполнителями были подростки из соседнего интерната, в котором, кстати, с пятилетнего возраста воспитывался и сам Алексей Рыскалов. Мать лишена родительских прав и за все время не объявлялась, отец спился еще раньше и семью бросил. История, к сожалению, обычная! Рыскалов закончил восемь классов, ушел в ПТУ, жил в общежитии, в ночь, когда грабили и жгли дачу, находился у себя в комнате и, как уверяли свидетели, спал.

И такое могло быть! Подростки всю вину возьмут на себя, сроки получат минимальные, скорее всего условные. На это и был расчет у Рыскалова. Но случилось непредвиденное! В ночь, когда горела дача, один из воспитателей обнаружил, что в спальне интернатских малышей шел пир горой. На койках лежали надорванные плитки шоколада, пачки печенья, вскрытые банки сгущенки, круги копченой колбасы. Все это было похищено на даче, владельцем которой был завхоз интерната Гулыга. В эту предпраздничную ночь он с семьей уехал в город, а в пустовавшую дачу, выдавив оконное стекло, забрались подростки, набезобразничали там как могли, опустошили кладовую, разожгли на полу комнаты костерок и выбрались через окно наружу.