Особняк на Почтамтской - [6]

Давно, еще в первый год своего замужества, Елена Павловна случайно услышала слова, в злобе сказанные про Ивана Артемовича:

— Ванька? Валежин? Да он хуже любого жида — за копейку удавится!

Тогда она чуть не бросилась на обидчика. Не приняла, не поверила. Да и как можно было поверить человеку, озлобленному, обиженному, у которого Иван Артемович накануне из-под носу перехватил партию пушнины.

Муж лишь беззлобно рассмеялся, когда вечером наедине Елена Павловна рассказала ему, как о нем отозвался конкурент.

— Скупердяй он: лишнюю сотню пожалел накинуть — тысячу упустил. Теперь зубами скрипит.

Мужнино объяснение она приняла, нашла его справедливым. Но и случайные слова не позабылись. После она стала замечать: есть в них доля правды — жаден Иван Артемович. Ненасытно жаден! Жаден по натуре. Сам осознает эту черту в своем характере и старается ее утаить. Поэтому и деньги на пожертвования в благотворительных целях вносит немалые, держится в одном ряду с Бревновым и Лоскутовым, выше не метит, но и ниже не опускается. Хотя Елене Павловне видно, что деньги эти он отрывает, скрипя зубами. Но скрипит ими втихомолку, тайком — не все догадываются.

И хоть ей претила эта черта мужниного характера, с нею она примирилась и даже нашла оправдание: таково поле его деятельности. Бездумная, восхитительная щедрость прежних родовитых вельмож ему не с руки. В конце концов не один он дорожит нажитым богатством — другие тоже. Со стороны его страсть не заметна: искусством обуздывать свои чувства Иван Артемович владеет.

И никогда не допускала она мысли, что из корысти он способен поступиться честью. Если бы его действительно завлекли, принудили участвовать в грязной махинации, так он бы пустил себе пулю в висок, а не изворачивался, не пытался отвлечь подозрение. Пулю в висок, хотя это и не выход для истинного христианина, она бы простила ему.

Хотела сейчас же, немедля пойти к нему в закуток. Представила, как он изумится, увидав ее на пороге, улыбкой погасит недовольство, что оторвала его от дел, любезно справится о ее самочувствии. И вдруг оглушить его вопросом:

«Иван Артемович, ответь без утайки, что за возы вчера с вечера стояли в завозне? Что было спрятано под сеном?»

Дальнейшего она не могла представить себе, воображение отказывало ей. А вернее, не хотелось даже мысленно видеть, как он станет изворачиваться, лгать, пытаясь обмануть ее, перевести разговор на другое, отшутиться… Гадко, мерзко!

Время шло, а ничего путного не приходило на ум: с чего начать, что предпринять? Ясно одно — с сегодняшнего дня вся ее жизнь пойдет иначе. Прежнее спокойное, благостное течение невозможно. Непредставимо! Но день начался, и ничего не менялось, все текло заведенным порядком, и ей становилось не по себе. Хоть бы случилось что-нибудь внезапное, нежданное, пусть не прямо ее касающееся, например землетрясение. Такое, как было давно, до ее рождения, о нем она только слышала. Это бы всколыхнуло, взбудоражило, наполнило жизнь ощущением божьего могущества, и тогда происшедшее с нею утратило бы значимость, сделалось ничтожным, мелким.

Ей вдруг открылась вся бессмысленность такого бесцельного существования. Живет она просто в силу привычки. Живет точно так, как няня Мария, Глаша, как живут и жили до них тысячи других русских баб в городах и деревнях, влача кто тяжелое, а кто легкое, безмятежное, но одинаково бессмысленное бремя повседневности.

Если бы еще вчера у нее спросили, для чего, зачем она живет, Елена Павловна, ни на миг не усомнившись, ответила бы: ради детей, чтобы вырастить их, воспитать достойными наследниками отца, гражданами своего города, отчизны, добродетельными прихожанами. Ее главная забота поддерживать в доме порядок, быть верной супругой и добродетельной матерью. Святое назначение!

Воспитать достойных наследников своего отца… Отца-преступника, бесчестного человека! Разве это может быть жизненным назначением? Поддерживать порядок и мир в доме человека, которому место на каторге, среди отверженных…

Прибежала Настя, как всегда чуточку заполошная, с хитрыми рыскающими глазками, посланная Никифором узнать, не будет ли указаний от барыни. Елена Павловна машинально выслушала, передала повару, что все остается как есть, гостей сегодня не ожидается.

Потом, как заведено, явилась няня Мария с детьми. Старшему Мите недавно исполнилось шесть, Тане четыре годика. Елена Павловна поборола растерянность, взяла себя в руки, чтобы дети не почувствовали неладное. И без того малышка Таня взглядывала на маму внимательными и печальными глазенками. Впрочем, это вызвано другой причиной: дети от няни слышали, что маме нездоровится, и не по-детски участливая Таня обеспокоилась. Елена Павловна убеждена, что дети вообще более чутки и наблюдательны, чем полагают взрослые, подмечают малейшие оттенки настроения родителей и любой разлад переживают мучительно, болезненно. Единственно, они не всегда умеют объяснить причину происходящего, но от этого их переживания не делаются слабее. Конечно, дети отходчивы, другие впечатления дня заслоняют вызванную тревогу, но чувства их глубоки и порой оставляют незаживающие шрамы на впечатлительной душе.