Особняк на Почтамтской - [4]

После ужина, ближе к ночи, Иван Артемович вторично навестил ее. Бесшумно опустился на стул возле кровати. Комнату озаряло робкое пламя ночника, установленного в изголовье, чтобы можно было погасить, не поднимаясь с постели. Елена Павловна с невольным изумлением и неприязнью подметила маслянистый блеск в глазах супруга, которые сейчас казались совсем черными и большими.

— Дружок мой, Лена, что с тобой? — голос был нервным и вкрадчивым. По его интонации, а более того, по жаркому прикосновению мужниной руки, она поняла, что не одна лишь забота о ее состоянии привела его в спальню.

Она резко отстранилась от его ласкающей руки. По этому непроизвольному жесту он уловил ее нерасположение и тотчас переменился.

— Может быть, все-таки послать за Виктором Сергеевичем? Не пришлось бы поднимать его с постели посреди ночи.

Муж показывал ей, что не обижен, понимает ее состояние, смирился с тем, что ночь проведет в одиночестве, думает сейчас только о ней, взывает к ее благоразумию. Действительно, если необходим доктор, так лучше потревожить его сейчас, чем ночью.

— Не нужно. Со мной уже было. Высплюсь, и все пройдет.

— Не понимаю, отчего ты упорствуешь? — мягко возразил он.

— Ах, оставьте меня, ради бога! — прервала она разговор.

Было за полночь, а она все еще не сомкнула глаз. Иван Артемович небось уже седьмой сон смакует. Он имел обыкновение засыпать сразу, как ляжет, и спал непробудно до утра. Поднимался рано, это вошло в привычку смолоду: отец не позволял нежиться в постели.

— У лежебоки ни денег, ни ума не накапливается, — наставлял тот.

Спозаранку, одевшись по-домашнему, спускался вниз, где его уже ждали приказчики и конторские. За столом он появлялся всегда вовремя, прибранный, переодетый, пахнущий дорогим мылом и одеколоном.

Домашний уклад наверху был раз и навсегда установлен Еленой Павловной. Эту обязанность она возложила на себя с первых дней замужества. Иван Артемович подчинился без протеста, приноравливая свои дела к распорядку, введенному женой. Он охотно передал ей бразды правления домашним хозяйством, поощрял все вводимые новшества, по ее подсказке сменил неугодную прислугу. Ей мнилось, что поступает он так, признав превосходство ее вкуса и воспитания. Хотя Валежины по третьему поколению значились в купеческом сословии, но все повадки домочадцев были скорее мужицкими, нежели господскими. У них было даже заведено обедать не в столовой, а на кухне за общим столом с челядью. В столовой накрывали только для гостей. В доме царила патриархальная старина, не стесняемая жестким этикетом. Елена Павловна сломала этот обычай.

Она лишь сейчас вдруг поняла, что Иван Артемович в сущности не придавал ни малейшего значении новшествам, какие она вводила, просто не замечал их, как человек, безразличный к веяниям моды. Ее мужу важно было одно, чтобы ему не мешали заниматься делом, а во что он должен одеваться, выходя к столу, из каких приборов есть, ему безразлично. Наклонностей гурмана у него не было. Он даже и не заметил, что в этом Елена Павловна добилась многого: с появлением в доме Никифора, которого она буквально переманила от Лоскутовых, со стола исчезли простые блюда, какие преобладали прежде: каши, борщи, кулебяки, блины, рыбные пироги, взамен появились бульоны, пюре, различные подливы и соусы — изощрения французской кухни, ведомые Никифору. Это новшество составляло предмет тщеславной гордости Елены Павловны. Ей льстило слышать восхищенные отзывы тех, кто бывал в доме Валежиных. Иван Артемович к переменам, вводимым ею, относился снисходительно, как взрослый к детским шалостям. Он без восторга, но и без особых усилий исполнял все требования этикета, какие на него накладывало положение в обществе. Может быть, именно в силу того, что он не придавал серьезного значения своему внешнему облику, все давалось ему с поразительной легкостью, без малейших усилий, точно он был прирожденным аристократом. Елена Павловна, бывая с ним на приемах, не без гордости подмечала эту особенность. Иван Артемович, попадая в любое окружение, не терялся и не конфузился, как многие из купеческих отпрысков даже более высокого ранга.

«Контрабандист с великосветскими манерами!» — мысленно воскликнула Елена Павловна.

Теперь она знала, что обречена на бессонную ночь. Разрешить задачу, как ей поступить завтра, было не просто.

Через окна, облепленные изморозью, в спальню проникал голубоватый отсвет, но такой слабый, что различить позволял лишь сами оконные проемы. Темнота казалась густой и вязкой. Елена Павловна откинула одеяло, опустила ноги на мягкий коврик из рысьей шкуры, нащупала подле кровати ночные туфли. Осторожно мелкими шагами, чтобы не ушибиться обо что-либо, приблизилась к окну. От куржака, намороженного на стеклах, веяло холодом. Один угол нижней стеклины не был затянут ледяным наростом, Елена Павловна прильнула к нему, пытаясь хоть что-то различить за окном. Ветер теперь не завывал, как было с вечера, а лишь горестно всхлипывал, изредка порывами прорываясь между домом и стеной каретного сарая. Не сразу, а лишь когда глаза приноровились, увидела кровлю лабаза, отстоящего от дома не далее чем на три сажени, и снежные вихри, которые беспрестанно клубились над нею. Больше ничего, сколько, ни силилась, ни напрягала зрение. Стоят ли сейчас в глубине сарая злополучные возы с контрабандным чаем? Из разговора, подслушанного ею, уяснила лишь одно: ночью их тишком должны вывезти со двора и то ли переправить на Глазковскую сторону по льду через Ангару, то ли перепрятать в другое место.