Особая папка «Барбаросса» - [14]

.

Это было в 1937 году. А в 1938 году ближайший подручный Гиммлера Рейнгард Гейдрих, являвшийся одной из самых зловещих фигур третьего рейха, в разговоре со своим доверенным лицом сказал: «Воля фюрера освободить Россию от коммунистического режима. Война с Советской Россией — решенное дело...»[48].

Наконец, по свидетельству гросс-адмирала Редера, Гитлер давно «вынашивал мысль раз и навсегда разделаться с Россией... Как-то в 1937 или 1938 году он высказался, что собирается ликвидировать Россию...»[49]. Таким образом, практически с самого начала планирования второй мировой войны идея похода против Советского Союза была кардинальной для фюрера, и иначе не могло быть.

Но вот загвоздка: война с СССР была «делом решенным», а Гитлер начал не с России, а с Польши. «Решенное дело» ждало до 1941 года. Почему? Этот вопрос имеет принципиальное значение. Может быть, прав Хойзингер, и план «Барбаросса» имел для Гитлера второстепенное значение?

Если ставить вопрос формально, то надо начинать с географии. В 1938 году Германия не имела общей границы с Советским Союзом. Ее отделяли от него Чехословакия и Польша. Восточная Пруссия — форпост немецкой агрессии — упиралась в прибалтийские буржуазные республики. Но, пожалуй, не это обстоятельство смущало руководителей третьего рейха. В принципе они считали возможным преодоление этого барьера политическими средствами. Долголетний флирт с панской Польшей и попытки сговориться с Англией — покровительницей лимитрофов — свидетельствуют о том, что подобные планы серьезно принимались Берлином в расчет.

Однако гораздо серьезнее задумывались в имперской канцелярии над другой проблемой — проблемой, которая мучила не одно поколение генштабистов, начиная с Мольтке-старшего. Это была роковая проблема «войны на два фронта». Над ней ломали голову Бисмарк, Мольтке, Шлиффен, Людендорф, Сект, Тренер, Бек — и не один день. В частности, германские генералы — какой ограниченной ни была их способность извлечь уроки из поражения в первой мировой войне — все же не могли не прийти к выводу: война на два фронта означает поражение Германии. Ганс фон Сект писал: «Говорят, что граф Шлиффен сказал в свой смертный час: укрепляйте мое правое крыло. Мы также призываем германских политиков: обезопасьте только тыл!»[50]. Это же твердил Людендорф, об этом писали генерал Гофман и военный министр Тренер, а Гитлер и его будущие генералы мотали это себе на ус.

При составлении стратегического замысла второй мировой войны нацистское политическое руководство и генеральный штаб прилагали все усилия, чтобы избежать одновременной войны на два фронта. Строя планы агрессии, Гитлер все время стремился обеспечить себе тыл и использовал с этой целью все возможные средства политического и военного шантажа. Но перед нацистской Германией проблема «двух фронтов» стояла куда сложнее, чем перед Германией кайзеровской. Для кайзера вопрос шел о географических фронтах, для Гитлера — о географических и социальных. В 1914 году мир был социально единообразен, в 1938 году в нем уже противостояли друг другу две социальные системы. Кайзер был озабочен лишь «местом под солнцем» для своей империи. Гитлер же, кроме того, рассматривал себя в качестве мессии международного антикоммунизма. Однажды, когда фельдмаршал Кейтель беседовал с Гитлером о планах войны, фюрер сказал, что его миссия — уничтожение коммунизма[51].

Какие же средства были пущены в ход для осуществления этой преступной миссии?

За кулисами Мюнхена

Дипломатическая предыстория операции «Барбаросса» — прямая функция ее социальной предыстории. То, что стало целью германского и международного империализма после 1917 года — борьба против первой в мире страны социализма, — находило свое конкретное выражение в различных формах в различные периоды. Но если говорить о событии, которое в решающей степени определило судьбы мира в Европе и сыграло поистине роковую роль в процессе «акселерации» гитлеровской агрессии, то таким событием, несомненно, было Мюнхенское соглашение четырех основных стран капиталистической Европы — Германии, Италии, Англии и Франции, заключенное в сентябре 1938 года.

Оговорим с самого начала: соглашение можно считать не только «европейским», но и «глобальным» в сфере международного капитализма, поскольку Соединенные Штаты были, если можно так выразиться, его невидимым участником. Недаром американское правительство сочло нужным незадолго до сентября 1938 года послать в Прагу своего специального представителя — посла в Берлине Хью Вильсона, который разъяснил чехословацким политическим деятелям, что они не должны рассчитывать на то, что США будут противодействовать германской экспансии в Европе. «Одно было бы важно, — поучал Хью Вильсон, — чтобы вы не преувеличивали антинемецкие настроения в США... Одно дело — декларации о симпатии к Чехословакии, другое дело — желание вступать в войну... Нет никаких оснований думать, что американская нация поддержит политику военной помощи какому-либо европейскому государству...»[52].

И эти слова весили много. Недаром сразу после мюнхенского сговора президент крупнейшей американской монополии «Дженерал моторс» Уильям С. Кнудсен послал Гитлеру телеграмму с поздравлением по поводу :успешного» окончания встречи четырех