Особая папка «Барбаросса» - [107]
Разведчики нервничали. Кестринг докладывал о трудностях разведывательной работы «изза контроля со стороны ГПУ»[356]. 5 декабря Гитлер как бы успокаивал Гальдера: «Русские, как и французы, хуже нас вооружены. У них меньше современных полевых батареи: все же остальное — старая, скопированная материальная часть. Наш танк типа III с 5см пушкой (весной их будет 1500 штук) даст нам явное превосходство. Масса русских танков имеет плохую броню. Русский человек неполноценен. У армии нет командиров. Внутренняя переориентация армии к весне еще не закончится. Мы к весне будем располагать наилучшим руководством, материальной частью, войсками, — а у русских будет самая глубокая точка падения»[357].
Но все же червь сомнения точил Гитлера и всю военную верхушку Германии. 3 февраля Гальдер докладывал фюреру о Красной Армии: «Общее количество танков (пехотные дивизии плюс подвижные соединения) очень велико (до 10000 танков против 3,5 тысячи немецких), но эти танки, очевидно, преимущественно малоценные. Однако не исключены неожиданности». После этого доклада Гитлер внезапно изменил свое мнение о русских танковых войсках. Он заметил Гальдеру, что они «приличны», в них есть «гигантские типы», а по численности они «крупнейшие в мире»[358].
Докладывали Гитлеру также по линии ВВС. Помощник Кестринга Кребс доносил из Москвы: «Перевооружение идет полным ходом. Новый истребитель. Новый дальний бомбардировщик»[359]. Действие это оказывало своеобразное. Гитлер начинал размышлять: а вдруг Красная Армия «успеет реализовать те правильные выводы, которые были сделаны в последнее время»[360]. Сомнений было много, но их старался рассеять уже известный нам Кестринг. 8 мая 1941 года, на пороге войны, он снова докладывал: «Советская Армия улучшилась незначительно. Командный состав неудовлетворителен»[361]. Таким образом, время для нападения было выбрано весьма конкретно — с учетом того, что Красная Армия находилась в процессе перевооружения и укрепления командных кадров и этот процесс еще не завершила.
Но один лишь выбор времени нападения не решал всего. Главным был кардинальный военно-политический просчет. Ход войны полностью подтвердил, что оценки, сделанные немецким генеральным штабом до 22 июня 1941 года, грешили не какими-то второстепенными просчетами, а что всем тогдашним прогнозам гитлеровских стратегов был присущ органический изъян — игнорирование мощи советского строя, советских вооруженных сил и в связи с этим — переоценка возможностей вермахта.
В последнем генералы гитлеровской армии были далеко не оригинальны. Чванливая и хвастливая переоценка своих сил всегда была характерным признаком прусской военной школы, а здесь она оказалась помноженной на фанатическую и слепую ненависть вдохновлявших генералитет хозяев нацистско-империалистического режима ко всему прогрессивному, к коммунизму и в первую очередь к Советскому Союзу.
Авантюризм в оценках, которые давались советскому строю до 1941 года, закономерным образом привел вермахт к краху в мае 1945 года. Но стратегия просчетов имела свою внутреннюю логику, которая не всегда была однозначной. В первый период войны, скажем, до битвы под Москвой, внешний ход событий не давал повода замечать просчеты тем, кто не хотел их видеть. Но чем дальше, тем явственнее просчеты, допущенные до 22 июня 1941 года, мультиплицировались и отражались в огромном количестве просчетов, допущенных после 22 июня.
Если взять тот же самый дневник Франца Гальдера и листать его от недели к неделе, от месяца к месяцу, то можно заметить, как в нем по нарастающей появляются недоуменные вопросы: откуда у русских новые силы? Откуда приходят подкрепления? Почему внезапно усиливается сопротивление? Эти вопросы задавал не один Гальдер. Но, увы, немецкая разведка не могла на них ответить.
Применительно ко всем решающим, переломным моментам войны немецкая разведка оказывалась полным банкротом. Так, анализ трофейных документов свидетельствует о том, что ни в штабе генерал-фельдмаршала фон Бока, который начал 2 октября 1941 года свое решающее наступление на Москву, ни в разведывательном отделе генерального штаба сухопутных сил, ни в ОКВ не предполагали о том, что Советская Армия сможет в декабре 1941 года перейти в контрнаступление. Вот всего лишь две выдержки из высказываний «заинтересованных лиц» — выдержки, которые, как принято выражаться, говорят сами за себя:
Гитлер (3 октября 1941 года): «Враг разгромлен и больше никогда не поднимется»[362].
Гальдер (23 ноября): «Военная сила России больше не представляет опасности... Противник разбит...»[363].
А 6 декабря 1941 года противник, который был «разбит» и «не представлял опасности», нанес фон Боку удар, не только стоивший фельдмаршалу его поста, но и навсегда отбросивший немецкие войска от Москвы. Это был удар, от которого вермахт не смог оправиться!
Так было в 1941 году. А разве иначе обстояло дело на последующих этапах войны? Достаточно сказать, что, например, переход советских войск в историческое контрнаступление 19 ноября 1942 года тоже не был предварительно определен немецкой разведкой. Мне приходилось слышать от генерал-полковника Йодля во время его допроса летом 1945 года горькое признание о том, что штаб верховного главнокомандования гитлеровской Германии был полностью застигнут врасплох этим советским наступлением...
