Особая должность - [42]
Мотор наконец затрещал, и тут из парикмахерской вышел Роман Богомольный и начал, будто не замечая старшину, переходить улицу наперерез ему.
Скирдюк притормозил.
— Послезавтра, — сказал он, сдерживая рвущийся мотоцикл, — в обед. Слышишь?
— На той же скамейке, — бросил будто походя Роман. Он словно обращался не к Скирдюку, а к каким-то девушкам, которые стояли, разговаривая, напротив на крылечке старого особняка; даже рукой помахал им, хотя они не обращали на него внимания, и добавил тоже, будто обращаясь по-свойски к этим же девушкам: — Чтоб все бумаги были до единой. — И ушел, приветливо помахав девушкам, которые недоуменно переглянулись и прыснули смехом.
Едва освободившись от дел, Скирдюк принес в дом Зурабовых свой чемодан и коверкотовый китель, купленный еще весной у одного лейтенанта, уезжавшего на фронт.
— У вас тут надежней будет, — сказал Скирдюк, — а то я хату свою кидаю на весь день, а жулье шастает — сил нет.
Особо большое впечатление поступок этот произвел на Полину Григорьевну. До сих пор, прислушиваясь к материнскому сердцу, поглядывала она на старшину все же несколько недоверчиво: «Знаем таких... Сегодня у него одна, завтра — другая». Но в тот вечер Полина Григорьевна была весьма приветлива и даже затеяла пироги к чаю. Пока она возилась с тестом, Скирдюк сидел с Зиной у нее в комнате. Зина, кажется, ждала от него сегодня признания и, чтобы уйти от этого, а также чтобы как-то естественней можно было заговорить об умершем Зинином брате, Скирдюк, радуясь, что его осенило, попросил:
— Зинок! Показала бы ты мне свои фотографии.
Расчет был еще и такой: если, что вполне вероятно, Зина уже отыскала документы Назара, она, вспомнив о нем, может вдруг и сама сказать об этом.
Не без сожаления Зина отстранилась от Скирдюка, поднялась и выдвинула из комода скрипнувший ящик. Она достала два тяжелых альбома. Скирдюк положил ей на плечо руку, и они принялись рассматривать фотографии. С застенчивым смешком закрывала Зина те, на которых она была снята еще в младенчестве, голенькая, а потом — толстенькая девчушка в пионерском лагере, с горном, прижатым к колену. Фотографии брата пока не попадались, а Скирдюк между тем лихорадочно припоминал, не вырвалось ли у Назара, когда они лежали рядом в госпитале, хоть что-нибудь об этих спрятанных им документах. «Дернуло же меня тогда в ресторане натрепаться про них! — запоздало корил себя Скирдюк. — Нолик или Полик, как уже там не припомню, завел меня. Да и перед дивчиной показаться хотелось»... Но, вспомнив о разговоре в ресторане, он словно поймал какой-то хвостик. Да, да! Был же какой-то намек! Был! Говорил же как-то Назар... Глядел, глядел в потолок, а потом и молвил вроде бы про себя, но Скирдюк слышал: «Неужели же я их в пластинки затолкал? — сказал тогда Назар, и сам себе возразил: — С чего бы вдруг — в пластинки? А может, и так...»
Он переворачивал плотные серые страницы. Мелькали лица бесчисленных родственников, конечно же — со стороны Мамеда Гусейновича: усатые дядюшки в черкесках, грузные тетушки в лисьих салопах и бархатных платьях, увешанных ожерельями, юноши с тонкими усиками (пальцы непременно на кинжале), девицы с огромными, как сливы, пугливыми глазами.
— А что же это материнских твоих не видать? — осторожно спросил Скирдюк.
— У мамкиных житье было совсем другое, да и не встречалась она почти что со своими. Пятнадцать лет было, ушла в Харьков, в прислуги.
— И братишки твоего, Назара, тоже не видать, когда он маленьким был.
— Папаша не любил эти фотографии. Там Назарка был больше всего с отцом своим родным снят, у которого в доме мама прислугой работала. Отец у него был, кажется, ученый какой-то, что ли. — Зина покосилась: плотно ли прикрыта дверь. — Намного старше мамки. Но все равно он ей нравился. Сама я слышала, как мамка один раз подруге своей про все это рассказывала. Водил мамку в какие-то кружки, на лекции: все мечтал, чтоб она его по уровню догнала. Поженились они законно, ты ничего такого не подумай. И Назарке дали революционное имя — Назарлен. Значит: Навстречу Заре Ленинизма. И, наверное, мамка и вправду стала бы образованной, только что-то случилось с ее первым мужем. Точно не знаю, но в общем осталась она с Назаркой одна, переехала в Среднюю Азию, а была тогда красивая, статная, ну, папаша, значит, на ней и женился, даром, что с ребенком была на руках. Только не мог он все-таки примириться с ее первой любовью. Может, потому даже к Назарке ревновал. Так вышло, что Назарка лет с десяти жил у каких-то его родственников в Харькове, а потом окончил в Москве университет. Я его почти что и не видела, — глаза у Зины затуманились. — Такой хороший парень... И умница — все вокруг говорили.
Скирдюк проследил за ее взглядом и снял с тумбочки фотографию в рамке, под стеклом. Назар, в мешковато сидевшем на нем кителе, как-то неловко улыбаясь, смотрел в сторону от аппарата. Волосы у него были растрепаны и вид он имел вообще не воинский.
— Увеличить бы не мешало, — как бы в раздумье произнес Скирдюк.
— Мамка с другой карточки портрет хочет сделать. С той, что на комсомольском. Ей та больше нравится. Смотри, — Зина повернула рамку обратной стороной и вытащила из-за картонки тоненький комсомольский билет.
Когда Человек предстал перед Богом, он сказал ему: Господин мой, я всё испытал в жизни. Был сир и убог, власти притесняли меня, голодал, кров мой разрушен, дети и жена оставили меня. Люди обходят меня с презрением и никому нет до меня дела. Разве я не познал все тяготы жизни и не заслужил Твоего прощения?На что Бог ответил ему: Ты не дрожал в промёрзшем окопе, не бежал безумным в последнюю атаку, хватая грудью свинец, не валялся в ночи на стылой земле с разорванным осколками животом. Ты не был на войне, а потому не знаешь о жизни ничего.Книга «Вестники Судного дня» рассказывает о жуткой правде прошедшей Великой войны.
До сих пор всё, что русский читатель знал о трагедии тысяч эльзасцев, насильственно призванных в немецкую армию во время Второй мировой войны, — это статья Ильи Эренбурга «Голос Эльзаса», опубликованная в «Правде» 10 июня 1943 года. Именно после этой статьи судьба французских военнопленных изменилась в лучшую сторону, а некоторой части из них удалось оказаться во французской Африке, в ряду сражавшихся там с немцами войск генерала де Голля. Но до того — мучительная служба в ненавистном вермахте, отчаянные попытки дезертировать и сдаться в советский плен, долгие месяцы пребывания в лагере под Тамбовом.
Излагается судьба одной семьи в тяжёлые военные годы. Автору хотелось рассказать потомкам, как и чем люди жили в это время, во что верили, о чем мечтали, на что надеялись.Адресуется широкому кругу читателей.Болкунов Анатолий Васильевич — старший преподаватель медицинской подготовки Кубанского Государственного Университета кафедры гражданской обороны, капитан медицинской службы.
Ященко Николай Тихонович (1906-1987) - известный забайкальский писатель, талантливый прозаик и публицист. Он родился на станции Хилок в семье рабочего-железнодорожника. В марте 1922 г. вступил в комсомол, работал разносчиком газет, пионерским вожатым, культпропагандистом, секретарем ячейки РКСМ. В 1925 г. он - секретарь губернской детской газеты “Внучата Ильича". Затем трудился в ряде газет Забайкалья и Восточной Сибири. В 1933-1942 годах работал в газете забайкальских железнодорожников “Отпор", где показал себя способным фельетонистом, оперативно откликающимся на злобу дня, высмеивающим косность, бюрократизм, все то, что мешало социалистическому строительству.
Эта книга посвящена дважды Герою Советского Союза Маршалу Советского Союза К. К. Рокоссовскому.В центре внимания писателя — отдельные эпизоды из истории Великой Отечественной войны, в которых наиболее ярко проявились полководческий талант Рокоссовского, его мужество, человеческое обаяние, принципиальность и настойчивость коммуниста.
Роман известного польского писателя и сценариста Анджея Мулярчика, ставший основой киношедевра великого польского режиссера Анджея Вайды. Простым, почти документальным языком автор рассказывает о страшной катастрофе в небольшом селе под Смоленском, в которой погибли тысячи польских офицеров. Трагичность и актуальность темы заставляет задуматься не только о неумолимости хода мировой истории, но и о прощении ради блага своих детей, которым предстоит жить дальше. Это книга о вере, боли и никогда не умирающей надежде.