Особая должность - [39]

Скирдюк рассказал о Зурабове.

— Ну вот видишь, — заключил Роман не без удовлетворения, — умных людей слушаться надо.

— А толку? — с горечью возразил Скирдюк. — Рассчитываться же с ними треба, да еще — с лихвой.

— Выход у тебя один, — Роман продолжил горячим шепотом: — Надо стать у них в доме что называется своим человеком. Замуж за тебя эта Зиночка еще не готова?

— Такого не хватало!

— Пижон! Тебе же спастись надо, а там — трава не расти!

— Парнос ихний за мной остался, — вздохнув, признался Скирдюк. — Бухгалтерше Фирке должен, бумажки она не берет, стерва. Как приду, так и напоминает: «С пустыми карманами люди гешефты не делают...»

Роман долго смотрел на него, что-то взвешивая.

— На! — вдруг произнес он, решившись, и вытащил откуда-то из-за галстука булавку с зеленоватым ограненным камнем. — Отдай ей и пусть заткнется.

— Рома! — Скирдюк не находил слов. — Я отдам тебе, отдам... Счастья мне, свободы не видать, ежели брешу! Я ж теперь братом тебя считаю. Как же только найти мне тебя, ежели что?

Пианист остановил его излияния.

— Ладно, — сказал он, — время придет — сочтемся. А найти меня так: оставь на почтамте открытку на имя Ко́зел Любови Львовны. Записывать не надо. Запомнишь и так: не Козёл, а Ко́зел. Зовут ее — Любовь, слово тебе дорогое, а папашу ее звали Лев. Лев Козел. Смешно? Вот и запомни. Напиши всего два слова: «Старшина соскучился». Я тебя сам и найду. Недостача у тебя и сейчас, наверное, еще немалая?

— Куда ж она денется клятая? — Скирдюк вздохнул.

— Выходит, придется опять перетырить?

— Как там перетыришь? — Скирдюк безнадежно махнул рукой.

— Происходят же, наверное, опять какие-то изменения, как у вас в армии говорят, в личном составе? Ну, как тогда, с карантином. Или что-то похожее.

Скирдюк посуровел.

— Про такое рассказывать у нас не положено.

Роман усмехнулся:

— Чудик! Я что, точные сведения требую? На кой они мне? Просто другого выхода у тебя нет. — Он улыбнулся: — Помню, мы с сестрой, когда маленькие были, таскали втихую у матери из банки малиновое варенье. Очень нравилось оно нам. Бывало, начнем, по ложечке, по ложечке, смотришь — полбанки нет. А мама варенье берегла для гостей, или если простудится кто. Всего три банки, помню, было, в разных местах стояли. Одна — дальше всех; за шкафом в спальне. Вот мы ее оттуда и достали, полную, и держали на виду, а початую — в спальне прятали. Мать к столу варенье подаст, мы потом еще пару блюдечек скинем, а добавляем из той, что в спальне. Пока она совсем не опустела. Тогда мы поступили совсем мудро: выкинули пустую банку на помойку. Мама потом голову потеряла: ищет, ищет, себя ругает, куда я эту банку поставила? А про нас и не подумала. Смешно?

— Когда про варенье — конечно...

— Но ты учти, — жестко продолжил Роман, — я из первых заработанных денег (в детском саду больную музвоспитательницу подменял) купил на базаре точно такую же банку малинового варенья и в шкаф поставил. — Он усмехнулся снова: — Мама нашла ее, попробовала и ахать начала: «Испортилось немного... Переложила я сахара, наверное».

— Понял я, понял, Ромочка, зачем ты эту байку рассказал...

Скирдюк тяжко задумался. Мысль о новой махинации уже не раз приходила и ему в голову. Курсантские батальоны ушли на учения с пехотой. Маневры были рассчитаны ненадолго, но какой-то требовательный инспектор из высокого штаба остался недоволен взаимодействиями стрелков с танкистами и приказал продлить полевые учения еще на неделю. По строевой же записке, представленной в штаб округа, батальоны эти значились возвратившимися в расположение училища. Следовательно, уже с минувшей субботы полагалось получать на них продовольствие.

Скирдюк видел, что возникла возможность на время покрыть недостачу, но не решался на это. Он до сих пор вздрагивал, вспоминая дело с карантином. Роман словно подталкивал его в спину, как новичка-парашютиста, который сам не решался кинуться в бездну. «От черт с рогами! — думал Скирдюк и с неприязнью, и с восхищением. — Прямо-таки наскрозь глядит». Вслух же он произнес обреченно:

— Жизнь моя, Ромочка, про что бы ты тут ни балакал, уже пропащая...

Роман молчал. На бледном, поросшем рыжеватой щетиной лице его появилась обида: я, мол, к тебе с полной откровенностью, вещичку подарил — цены ей нет, а ты мне не доверяешь.

— Подворачивается тут, правда, один случай, — начал будто бы нехотя Скирдюк и слово за слово рассказал, как ему представлялось, весьма туманно, о застрявших на полевых учениях батальонах.

— Так что ж ты чикаешься! — азартно воскликнул, тут же сообразив что к чему, Роман. — Действуй! Хуже все равно не будет.

— А откроется снова? Ну, Мамед, может, теперь и задарма выручит, так Фирка же не захочет. Нет. Это — такая зараза...

— Меня тогда найдешь, — с некоторым раздражением заключил Роман. — Давай спать!

Однако Скирдюк уснуть не мог. Он ворочался с боку на бок, постанывал, кашлял.

«Фирке — ювелирные цацки, а этот не иначе — душу потребует...»

Он получил продукты на отсутствующие пока батальоны, но отрады это не принесло. Полевые учения должны были вот-вот окончиться, к тому же и Хрисанфов опять что-то учуял; вернувшись из командировки, он только взглянул на стол, накрытый для него Скирдюком (посредине, разумеется, красовалась зеленоватая бутылка), крякнул и ушел в командирский зал, обедать вместе со всеми.