Основы русской филологии - [8]

Шрифт
Интервал

Вопросы для обсуждения

1. Что такое филология? Что такое общая (частная) филология?

2. В чем различие предметов наук: филологии – языкознания – литературоведения? В какой исторической последовательности возникли эти дисциплины?

3. Что пишут о филологии современные ученые:

– Ю. С. Степанов – о предмете филологии? О дисциплинах, составляющих филологию как науку?

– Д. С. Лихачев – о филологии, слове и культуре?

– С. С. Аверинцев – об истории и предмете филологии?

– Ю. В. Рождественский – об общей и частной филологии? О связи филологии и культуры? О систематизации родов, видов и жанров словесности?

– Г. О. Винокур – о задачах филологии?

Лекция 2

Слово-логос и язык—речь в русской филологической традиции

§ 1. Логосическая теория происхождения мира и слова-языка

Приступая к изучению филологии – науки о Слове, о его проявлении в культуре, необходимо обратиться к истории термина слово в русской историко-научной и философской традиции, сопоставляя этот термин с соседствующими синонимическими понятиями язык и речь, а также адресуясь к иноязычным культурам, где имеются схожие понятия.

Русский термин слово имеет фундаментальное начало в духовной традиции европейской культуры как Слово-Логос, т. е. божественная благодатная сила, с помощью которой Господь творит мир. Эта идея лежит в основе европейской философской и филологической книжности как феномена духовной культуры европейских народов. Само слово Слово является синонимом слову Бог в соответствии с началом Евангелия от Иоанна: «В начале было Слово. И Слово было у Бога. И Слово было Бог». Господь своим Божественным Словом творит мир (см. Книгу Бытия) – и эта функция божественного Логоса, как показывает история духовных текстов, свойственна большинству представлений о сотворении мира и о происхождении языка в других духовных цивилизациях.

Идея сотворения мира соответствует логосической, т. е. словесной теории происхождения языка, как пишет об этом Ю. В. Рождественский. Логосическая теория происхождения мира и языка возникла на ранних этапах развития цивилизации и существует в нескольких традициях: библейской, ведической, конфуцианской. Различие состоит в том, что европейская традиция освящает эту идею авторитетом теологии и идея сотворения мира Словом становится краеугольным камнем европейского богословия, в то время как в китайской традиции «логосическая теория, являясь влиятельной, не имеет богословского характера в силу отказа китайской философии от теистической идеи» [Рождественский 1990: 6].

Обратим внимание профессионалов-филологов на то, что данные теории зарождения мира и языка могут возникнуть только с рождением письменности и появлением письменной культуры, в рамках и посредством которой оформляются данные философские идеи. В основе зарождения мира, согласно доктринам основных письменных культур человечества, лежит духовное начало, которое древние обозначают разными терминами: Бог, Логос, Дао, Слово и т. д. Слово существовало до создания человека и непосредственно управляло инертной материей. Творение мира, согласно европейской библейской традиции, «совершалось не руками Бога, а Его Словом» [Рождественский 1990: 6]. Эти энергия и орудие, воплощенные в Слове, в основном так же, хотя и в других терминах, толкуются в конфуцианстве и индуизме. Таким образом, слово становится единой мерой создания и закономерного строения мира.

Следующее деяние, которое приписывается духовным началам во всех цивилизациях, – сотворение человека и наделение его словом. Согласно акту божественного творения человек создается по образу и подобию Божию. Это значит, что Бог «передает человеку дар слова» и человек получает способность нарекать именами животных, приводимых к нему Богом. Человек является единственным творением Божиим, которое наделено словом. Как пишет об этом Ю. В. Рождественский, «божественное слово, сотворившее человека, становится достоянием человека: человек начинает сам создавать слова» [Рождественский 1990:7].

Сходную картину мы обнаруживаем в конфуцианской традиции Древнего Китая. В книге о сотворении мира «Цзян Цзи Вэнь» («Тысяча иероглифов») последовательно говорится о том, что вначале появились небо и земля, вода и суша, верх и низ, стороны света, деревья и растения, а затем появился человек, которому дается дар слова. При отсутствии монотеистического (т. е. божественного) начала в китайской традиции существует принципиально та же последовательность сотворения мира из небытия неким духовным началом, которое в европейской традиции названо Богом, а в китайской традиции объясняется как дао – правильный путь.

В китайской литературе функция Слова-Логоса будет дана в двух понятиях дао и вэнь: дао означает правильный путь, а вэнь – литература, или Слово, пронизывающее и проявленное во всех явлениях бытия. Сопоставляя европейское понятие литература и китайское понятие вэнь, выдающийся русский китаист В. М. Алексеев пишет о «книге-вэнь как выразительнице древней правды-Дао» и приводит отрывок из трактата Лю Се (V–VI вв.) «Вэнь синь дяо лун» из главы «Собственно о Дао»:

«"Велико обаяние и сила вэни! Она ведь родилась вместе с небом-землей! В самом деле, и солнце, и луна, и горы, и реки – все эти линии и формы природы суть (проявление) Великого Дао! Когда родились два начала, мужское и женское, небо и земля, то человек, благодаря свойствам своей духовной природы, стал с ними в троицу. Ведь его душа есть пресуществление души неба-земли! Родилась эта душа – и появилось слово. Появилось слово – и воссияла вэнь как проявление самобытно-произвольного Дао. Во всем, во всем есть вэнь! И в узоре туч, превосходящем всякое искусство, и в красе природы, не нуждающейся в художнике… Прислушайся к мелодии леса, звучащего как лютня, к ритму струящегося по камням ручья, который поет как нежная яшма или колокольчик, и увидишь ты, что каждая форма мира рождает себе особое выражение и, значит, каждый звук родит себе вэнь. Итак, раз бездушная природа сияет внешней красотой, неужели же ее одухотворенный сосуд (т. е. человек) останется без вэни? Нет, вэнь человека проявилась еще в тайниках его бытия. Фу Си (древнейший государь) дал ей первые черты, а Чжун-ни (Конфуций) окончательно окрылил ее формы. И тогда небо и земля нашли свое выражение в слове, которому сообщилась вэнь, и эта вэнь слова есть душа неба и земли… Дао через посредство совершенно мудрого человека (Конфуция) показывает нам свою вэнь, а совершенно мудрый человек вэнью слова являет людям Дао!" Читаю в древней книге «Перемен»: "Волнующее мира движение заключено в письменном слове» и понимаю, что причиною этого является вэнь как выражение Дао"» [Алексеев 1978: 51–52].


Еще от автора Владимир Иванович Аннушкин
История русской риторики

Хрестоматия по истории русской риторики включает многие впервые публикуемые материалы рукописных риторик XVII‑XVIII вв., а также ставшие библиографической редкостью учебники XVIII – первой половины XIX в. Историко-филологический комментарий позволяет познакомиться с биографиями и творчеством основных ученых-риторов, профессоров академий и университетов.Хрестоматия может быть полезна учителям-словесникам, преподавателям риторики в средней школе, а также специалистам-филологам.


Рекомендуем почитать
Коды комического в сказках Стругацких 'Понедельник начинается в субботу' и 'Сказка о Тройке'

Диссертация американского слависта о комическом в дилогии про НИИЧАВО. Перевод с московского издания 1994 г.


«На дне» М. Горького

Книга доктора филологических наук профессора И. К. Кузьмичева представляет собой опыт разностороннего изучения знаменитого произведения М. Горького — пьесы «На дне», более ста лет вызывающего споры у нас в стране и за рубежом. Автор стремится проследить судьбу пьесы в жизни, на сцене и в критике на протяжении всей её истории, начиная с 1902 года, а также ответить на вопрос, в чем её актуальность для нашего времени.


Словенская литература

Научное издание, созданное словенскими и российскими авторами, знакомит читателя с историей словенской литературы от зарождения письменности до начала XX в. Это первое в отечественной славистике издание, в котором литература Словении представлена как самостоятельный объект анализа. В книге показан путь развития словенской литературы с учетом ее типологических связей с западноевропейскими и славянскими литературами и культурами, представлены важнейшие этапы литературной эволюции: периоды Реформации, Барокко, Нового времени, раскрыты особенности проявления на словенской почве романтизма, реализма, модерна, натурализма, показана динамика синхронизации словенской литературы с общеевропейским литературным движением.


«Сказание» инока Парфения в литературном контексте XIX века

«Сказание» афонского инока Парфения о своих странствиях по Востоку и России оставило глубокий след в русской художественной культуре благодаря не только резко выделявшемуся на общем фоне лексико-семантическому своеобразию повествования, но и облагораживающему воздействию на души читателей, в особенности интеллигенции. Аполлон Григорьев утверждал, что «вся серьезно читающая Русь, от мала до велика, прочла ее, эту гениальную, талантливую и вместе простую книгу, — не мало может быть нравственных переворотов, но, уж, во всяком случае, не мало нравственных потрясений совершила она, эта простая, беспритязательная, вовсе ни на что не бившая исповедь глубокой внутренней жизни».В настоящем исследовании впервые сделана попытка выявить и проанализировать масштаб воздействия, которое оказало «Сказание» на русскую литературу и русскую духовную культуру второй половины XIX в.


Сто русских литераторов. Том третий

Появлению статьи 1845 г. предшествовала краткая заметка В.Г. Белинского в отделе библиографии кн. 8 «Отечественных записок» о выходе т. III издания. В ней между прочим говорилось: «Какая книга! Толстая, увесистая, с портретами, с картинками, пятнадцать стихотворений, восемь статей в прозе, огромная драма в стихах! О такой книге – или надо говорить все, или не надо ничего говорить». Далее давалась следующая ироническая характеристика тома: «Эта книга так наивно, так добродушно, сама того не зная, выражает собою русскую литературу, впрочем не совсем современную, а особливо русскую книжную торговлю».


Вещунья, свидетельница, плакальщица

Приведено по изданию: Родина № 5, 1989, C.42–44.