Дальше дороги пошли в гору. Черные и красные скалы гранита были разбросаны цветными пятнами. Кусты ежевики величиной с небольшой дом раздваивали тропу, и ослик сворачивал в сторону. Внизу позади осталась желтая долина с серо-зелеными полосами фруктовых садов. Ярко-золотые, созревшие посевы чередовались с черными квадратами рисовых болот, которые иногда сверкали на солнце, как зеркало. Впереди, насколько видел глаз, скалы, холмы и небольшие горы наваливались друг на друга все выше и выше. Это начиналось предгорье Великого Памира, а далеко в сторону голубым провалом уходила Алтайская долина, и за ней в ясном небе, выше голубого тумана, белели снежные шапки гор.
Но нашим путешественникам некогда было обращать внимание на природу. «Улетит, уползет, спрячется, — не увижу». Вот все, что занимало Яворского, для которого огромная панорама с далью на сто верст была чем-то вроде комнаты с открытым окном.
Бедный осел вовсе не знал, что ему делать. Сперва ему вспомнились былые дни жизни у контрабандистов, и, когда ученый вставал с него, как со стула, и бежал саженными шагами в одну сторону, осел бежал в другую. Коробки, банки и пузырьки звенели и тарахтели, но осел, привыкший оберегать опиум, добегал до уютного места между скалами, ложился на-бок и вслушивался, подняв серое ухо.
Но сегодня все было очень странно, и, когда удавалось спрятаться, хозяин находил его, давал сахару и вел за собою по кустам. Осел выбегал на тропу и видел, как странный человек бегал, суетился и махал зеленым колпаком по воздуху, как сумасшедший. Раза два он даже полез на дерево, и осел, которому вовсе не нужны были звенящие цикады, окончательно потерял голову. Его не били и кормили сахаром, но чего от него хотят, — понять было невозможно.
Осел давно косился на таинственных всадников, которые, так ловко прятались, что Яворский их не замечал. Осел пугался, когда неожиданно видел острые шапки басмачей[4], выглядывавшие из-за утесов, но всякий раз, когда собирался дать стрекача, его хозяин замечал бабочку, бежал за ней сломя голову и манил сахаром осла за собой.
Осел запыхался от этой беготни и хотел спрятаться, чтобы полежать и отдохнуть, но из-за куста поднялись два человека в толстых халатах с меховыми острыми шапками и бросились сзади на пробегавшего Яворского в тот момент, когда он гнался за огромной синей бабочкой. Они сбили его с ног, но жилистый сильный человек разбросал их в разные стороны. Из-за кустов, из высокой травы, поднялась целая куча народа, эти люди замелькали цветными халатами и молча навалились на Яворского. Несколько секунд куча тел ожесточенно копошилась, лежа на земле, потом все молча поднялись и поставили на ноги связанного энтомолога.
Осел, приученный часами бродить отдельно, следя за хозяином, юркнул в кусты и исчез. Пленника бросили, как тюк, поперек лошади впереди седла, и отряд человек в двадцать рысью зашумел вниз, в сторону от дороги. Сонно тиликали птицы, молча жгло высокое солнце, и только примятая на поляне трава говорила о разыгравшейся схватке.
III. Суд курбаши
Мрачный и грозный, как голодный медведь, курбаша[5] Кур-Ширмат сидел на груде подушек и чинил допрос пленным. Он только что окончил допрос двух телефонистов, женщины и учащегося подростка и, приказав их зарезать, повернул голову к приближавшейся группе всадников. Недалеко от курбаши что-то затарахтело в кустах, он оглянулся, но никого не увидел, а подъехавший старший разведки рассказал ему о пленнике. Кур-Ширмат сегодня вечером намеревался напасть на пригород, а потом итти за Дарью, кроме того — не в правилах курбаши было отпускать кого-нибудь, и потому, узнав, что пленник не красноармеец, приказал бросить его в водопад без допроса.
Всадники хотели тронуться к водопаду, но в кустах опять раздалось звяканье, и осел выглянул на поляну. Увидев столько народу, — осел потоптался на месте и сунулся назад, но его догнали и вздули так, что, наверно, Упайдулла показался теперь ему кротким человеком.
Кур-Ширмат раздраженно взмахнул рукой, и взъерошенный избитый осел предстал перед ним. Все коробки и банки были сняты и переданы курбаше. Осел, привыкший получать из коробки сахар, дал маху и тронулся вперед, за что получил такого же тумака, какие получал во время работы с контрабандистами. Курбаша взял пузырек эфира, понюхал и вылил немного на руку, руке стало холодно, но она была сухая. Осел стоял и смотрел так упорно, что казалось, будто он с интересом наблюдает опыты Кур-Ширмата. Кур-Ширмат нахмурился и вылил все. Руке стало холодно, жидкость потекла за рукав, и снова рука стала сухая! Кур-Ширмат изумленно смотрел на руки и молчал. Он не хотел говорить о том, него не понимал, чтобы не подрывать своего авторитета, и свирепо посмотрел на старшего разведки.
Пока что осел спас Яворского, приговоренного к смерти, своим появлением; курбаша заинтересовался эфиром, и изумленного ученого посадили рядом с ним на подушку. Осел вспомнил про сахар и хорошее обращение, юркнул между басмачами и стал рядом с энтомологом. На этот раз его не прогнали. Бледный, задыхающийся энтомолог вынул из кармана кусок сахару и, улыбаясь, отдал ослу.
