Пока я отчаянно цеплялся за шею Бланшетты, крестьянин угнал своего осла. Бланшетта продолжала путь крайне неохотно.
К этому времени тучи совершенно заволокли горы, и навстречу нам ползли все новые волны тумана.
— Надо спешить, — заметил я тревожно. — Через полчаса туман совершенно окутает нас.
Мы добрались до рощицы и отыскали сравнительно чистое местечко между деревьями, достаточно большое для, палатки. Я снял ее с шарабана и уже наполовину развернул, когда снова услышал стук копыт.
— Ах, дорогой мой! — воскликнула Билли, — эта скотина опять здесь. Скорей! Скорей! Я не могу удержать Бланшетты.
Бланшетта летела, как пожарная команда; за нею летела Билли, отчаянно цеплявшаяся за вожжи. Я подобрал камень, величиною с кокосовый орех, и побежал за ними.
— Предоставь ее мне, — завизжал я, нагоняя их и свирепо хватаясь за уздечку. — Я раз навсегда покончу с этим.
Бланшетта почуяла решимость в моем голосе и спокойно подчинилась, когда я стал привязывать ее к стволу большого дерева. Затем я изо всех сил швырнул камнем: в осла и погнал его к вершине горы, под которой вскоре в третий раз показалась фигура его хозяина.
Я позабыл, что ему сказал; во всяком случае слова мои соответствовали данным обстоятельствам. Забыл я также, что он сказал мне, помню только, что это было что-то не особенно вежливое. Затем он попытался поймать своего осла, но промахнулся, и осел понесся через гору впереди него.
Я же побежал назад и стал лихорадочно продолжать готовить наш лагерь.
Однако туман настиг нас, прежде чем палатка наша была установлена, а вместе с ним настал и мрак. Я, точно пьяный, бродил по роще, отыскивая топливо для костра. К счастью, топлива оказалось масса, и, хотя, повидимому, оно было мокро, я все же не сомневался, что оно будет греть, как только нам удастся развести огонь.
— Бедняжка мой, — ужаснулась Билли. — Ты, должно быть, страшно устал. Давай я разведу костер. У меня, он живо разгорится, и мы устроим себе превосходный ужин. А как нам быть с Бланшеттой?
Бланшетта, конечно, все еще стояла на дороге. Я отдохнул, пока жена развела костер при помощи последнего оставшегося у нас ящика и охапки газет; затем я отправился за нашей ослицей.
Шарабан я решил оставить там, где он стоял, — а для Бланшетты нашел отлично защищенное местечко среди рощи, вблизи нашей палатки. Я покрыл ей спину одеялом, затем непромокаемой простыней и, дав ей гарнец овса, привязал ее к дереву веревкой длиною в дюжину метров.
— Добрая, старая Бланшетта, — обласкал я ее нежно, оставляя на ночь.
К этому времени костер ярко горел, окруженный туманным сиянием.
— Великолепно, — пробормотал я, уловив аппетитный запах жарящейся яичницы с ветчиной. — Две тысячи метров над уровнем моря, а мы сидим с таким же комфортом, словно в первоклассной гостинице. Ты заметила расстилающиеся ниже нас снеговые поля, прежде чем настал туман? Какой дивный вид!.. Три яйца, пожалуйста, дорогая моя… Правда, наша Бланшетта настоящее чудо? А этот забавный старый крестьянин и его осел!..
При воспоминании об этом ужине у меня до сих пор положительно слюнки текут. Сардинки на гренках, великолепно поджаренные на горячих углях, ветчина и прекрасно подрумянившаяся яичница, картофель, испеченный в кожуре, и кофе, о каком даже и не мечтал ни один француз.
Мы ели, сидя на одеялах в палатке, полы которой отвернули, чтобы вполне насладиться теплом от костра, а, когда мы окончили, я стал бросать полено за поленом на огонь, пока пламя не поднялось на три с лишним метра.
Через час дождь начал стучать о крышу палатки, а туман сгустился настолько, что мы едва могли рассмотреть друг друга. Но какое это имело значение? Ветер совершенна стих, а наша маленькая палатка была так суха и одеяла так мягки и теплы, что мы не променяли бы нашей стоянки даже на дворец.
— Билли, — прошептал я сонным голосом, — у тебя сегодня нет никаких дурных предчувствий, не правда ли?
— Никаких, дорогой мой, — ответила она, снимая мокрые башмаки и по рассеянности бросая один из них прямо мне в лицо. Я удалил его и попросил ее найти какое-нибудь другое место для второго.
— Я уж совсем сплю, — продолжала она. — Ни разу в жизни еще не чувствовала я такой приятной усталости… Ах, что это такое?..
Она вскочила на ноги. Я последовал ее примеру.
С дороги ясно доносился топот копыт, за которым последовал страшный рев.
Отыскивая ощупью фонарь, я воскликнул:
— Это опять этот проклятый, чертовский осел! Я… я убью его!
Я нашел фонарь и, надев башмаки и плащ, выскочил из палатки.
— Ах, не глупи же! — советовала мне жена. — Оставь его в покое. Он не может причинить нам никакого вреда. Ты убьешься в этом тумане. Вернись! Ну, пожалуйста…
Но я решил, что навсегда проучу его, что ясно покажу ему да и Бланшетте тоже, что больше не потерплю его появления.
Бланшетта уже заявила о своем присутствии и удовольствии восторженным ревом. Ступая очень осторожно, так как электрический фонарь едва пронизывал два метра густого тумана, я направился к ослу с крепко зажатой в руке палкой. Стук копыт продолжался некоторое время, затем последовал более мягкий топот, и треск ломающихся сучьев уведомил меня, что проклятое животное спешило добраться до Бланшетты.
