Ослы - [11]
Это был удивительный подвиг для животного ее возраста. Но, мне кажется, было бы еще удивительней, если бы она взяла с собою и шарабан. Она рассталась с ним у рва, оставив его стоять с оглоблями, приподнятыми к небесам под острым углом, и грузом, разбросанным в живописном беспорядке вокруг него.
Перепрыгнув через ров, я вскочил на вал и бросился догонять скверное животное, сыгравшее с нами такую злую шутку.
Бланшетта уже успела опередить меня на пятнадцать метров. Мне удалось уменьшить это расстояние до десяти метров, когда нога моя зацепилась за куст вереска, и я упал.
Когда я снова поднялся на ноги, я увидел, что она стоит, стоит удивительно спокойно на расстоянии пятнадцати метров.
Ярость не затемнила моего обычного благоразумия. Я стал подбираться к ней тихо и спокойно, говоря ей нежные слова. Она не пошевелилась.
— Но-но, — сказал я громко, а про себя прибавил: — Еще каких-нибудь шесть метров, скотина ты этакая, и я тебе покажу!
Она все еще не двигалась, и я громко закричал:
— Попалась!..
Попасться-то она попалась, но не совсем так, как я подразумевал. Мне вдруг стало понятным, почему Бланшетта стояла так неподвижно. Она погрузилась по колено в трясину — отвратительную, зловонную зеленую трясину. Не делая ни малейшего усилия выбраться оттуда, она погружалась все глубже и глубже.
Не раздумывая о последствиях, я шагнул вперед с намерением схватить ее под уздцы и вытащить. Но моя правая нога погрузилась так внезапно, что мне пришлось шагнуть и левой ногой, чтобы сохранить равновесие, а в следующую же секунду и я сам очутился в трясине, зловеще колыхавшейся у моих колен.
Я сделал отчаянную попытку выбраться, но только еще больше завяз. Тогда я ухватился за хвост Бланшетты и потянул его, но единственным результатом было то, что оба мы погрузились еще глубже. Теперь уже поверхность трясины доходила ей по брюхо, а мне почти до бедер.
Внезапно над кустами показалась голова Билли. Жена громко вскрикнула от испуга.
— Это совершенно ни к чему, — предостерег я ее. — Постарайся сохранить хладнокровие. Добудь веревку. Опасности нет, но не делай ни шага дальше. Совершенно достаточно, что двое из нас в болоте.
Опасности действительно не было, по крайней мере для меня, так как я чувствовал, что ноги мои уперлись во что-то более твердое. Что касается Бланшетты, я был настолько бессердечен, что участь ее меня совершенно не трогала. Да и кроме этого она была слишком жирна, чтобы погрузиться много глубже.
Билли вернулась с веревкой, и после третьей попытки ей удалось добросить конец ее до меня. Она держала веревку крепко, пока я почти не вытащил одной ноги, затем вдруг она дернула за свой конец.
Полагаю, что ей казалось, будто она таким образом помогает мне. Однако последствием ее опрометчивости было то, что я растянулся плашмя на поверхности болота. Едва удалось мне спасти свое лицо, но руки мои вплеснули по меньшей мере полкило отвратительной грязи в мой рот, глаза и уши.
Я наклонился назад и попытался обтереть грязь собственным локтем, единственной частью моего тела, оставшейся чистою. Затем я объяснил жене, что она не должна больше тянуть таким образом, а только крепко держать веревку и предоставить остальное мне.
Она так и сделала. Я вытащил левую ногу и поставил ее немного ближе к краю болота. Затем я проделал то же с правой ногой и, наконец, очутился на твердой почве.
— Зачем ты туда забрался? — был первый вопрос, заданный мне Билли.
— Мне казалось, что это будет забавно, — ответил я хриплым голосом. — Вернемся к шарабану, мне необходимо…
— А Бланшетта?
— Оставь ее — пусть издохнет. Ты непременно хотела поставить на своем. Если бы я загнал ее в реку в тот день, когда мы выезжали из Байонны, если бы я отравил ее в ту вторую ночь, если бы я… Ах, пусть подыхает. Это… это только будет справедливым возмездием.
Однако, к этому времени и ослица наша нашла, твердую почву под ногами и перестала погружаться. Она повернула голову и с жалобным протестом в глупых глазах принялась реветь.
— Вот-вот! — прокричал я ей, — реви-реви… Все, что угодно, только не пытайся вылезти; не делай: никаких усилий, чтобы помочь своему хозяину и хозяйке вытащить тебя оттуда. Ах, ты…
Я ухватился за хвост Бланшетты и потянул его. В результате, мы погрузились в трясину еще глубже…
Я сидел смирно, пока Билли счищала грязь с моих ног плоским камнем. Бланшетта продолжала реветь. Внезапно с дороги, которую мы покинули, раздался ответный голос. Мы вскочили, и поторопились назад. С горы спускался какой-то человек, сопровождавший трех черных ослов, нагруженных парой тяжелых корзинок каждый. Увидев нас, он остановился, приподнял шляпу и заговорил. Но заговорил он по-испански, я не мог понять его, он не мог понять меня.
Шарабан, однако, красноречиво свидетельствовал о происшедшей катастрофе, и, когда я показал на трясину, крестьянин стреножил своих животных и последовал за мною. Увидев Бланшетту, он рассмеялся. Это, очевидно, был человек добродушный и, кроме того, обладавший инициативой: быстро вернувшись на дорогу, он разгрузил одного из своих ослов и привел его с собою. Он указал на веревку и на Бланшетту; затем принялся нарезывать своим карманным ножом кучку вереска и ивника. Мы помогли ему, и через несколько минут у нас был готов «мост» из хвороста, ведший от края трясины до передних ног Бланшетты.
