Ослепительный цвет будущего - [35]

сорт Попо.

Видя широкую улыбку, сопровождающую ее последние слова, я с силой стискиваю зубы. Она что-то пытается доказать? Продемонстрировать, что знает мою семью лучше меня? Я не могу не смотреть на нее, так как она сидит прямо напротив, но опускаю взгляд, пытаясь не обращать внимания на ядовито-зеленое раздражение, просачивающееся в мои внутренности.

Уайпо выстраивает чашки в ряд, обращаясь с ними так, словно это хрупкие произведения искусства. Чашек всего три; Фэн уже выдала длинную речь о том, что от чая у нее болит живот. Принесла она его, видимо, просто чтобы подлизаться.

Бабушка распределяет чай по чашкам, неотрывно разливая воду слева направо; выходя из краев, чай стекает по стенкам и в просветы бамбукового подноса.

Я тянусь к чашке, но бабушка качает головой.

– Hai mei, – говорит она. Еще рано. Деревянными щипцами она переворачивает все чашки и опустошает их на поднос.

– Это полоскание, – объясняет Фэн и кладет ладонь на мою руку – ее длинный цветочный рукав щекочет меня. – Первый этап чайной церемонии в соответствии с традицией laoren cha.

Я высвобождаю свою руку из-под ее.

– Ну да.

Уайгон вырисовывает восьмерки на поверхности стола; каждый раз его пальцы пробегают через каплю воды, размазывая ее то влево, то вправо. Он ловит мой взгляд и подмигивает, и напряжение слегка отступает.

Следующий заход – снова вода из чайника. В этот раз бабушка позволяет листьям полежать. Привычная дрожь в ее руках исчезла – в процессе приготовления чая они искусны и спокойны в своей правоте. Она стоит над нами с такой уверенностью в плечах, которой я никогда раньше не видела. Ее пальцы напоминают те руки, которые я так хорошо знала, руки, которые разминали заготовки для danhuang su и смешивали жидкое тесто для вафельницы, – только более мягкие и состарившиеся.

Моя бабушка. Моя мать. Обе такие осторожные, такие заботливые. Как же вышло, что между ними пролегла пропасть?

Когда Уайпо вновь разливает чай, из носика появляется уже красновато-коричневая струя.

Фэн глубоко вдыхает.

– М-м-м, божественный аромат. Твоя мама часто делала дома чай?

Мама никогда так серьезно не подходила к завариванию чая, но однажды я увидела ее на кухне: она стояла в полной тишине и долго перебирала пальцами влажные чайные листья. Она вытащила их из пузатого тела чайника и потирала в ладонях. Казалось, она глубоко задумалась, пытаясь что-то вспомнить.

Меня вдруг ошарашила эта догадка: чай. Листья, которые бабушка с такой осторожностью зачерпывала из упаковки. Листья, которые она с такой любовью перебирала, аромат которых вдыхала через костяшки пальцев, поднося руки к носу и закрывая глаза. Никто не заметит, если я возьму щепотку.

Уайпо выносит подносы с маракуйей со срезанными верхушками. Мякоть внутри сияет солнечным светом, кислая, как цитрус, но одновременно освежающе-сладкая, – мы выедаем ее серебряными ложечками.

– Мне кажется, послеобеденное чаепитие с маракуйей должно стать новой семейной традицией, – говорит Фэн, глядя, как я разжевываю темные семечки.

Зеленое чувство быстро нагревается и смыкается вокруг меня, как панцирь, как броня; я сглатываю и кладу ложку на стол.

– Почему?

– А почему бы нет? – спрашивает она чересчур ра-достно. – Мне кажется, семейные традиции важны.

– У нас много семейных традиций, – отвечаю я.

– Но ни одной – с Попо, – говорит она.

Я не знаю, что ответить. Уайпо и Уайгон смотрят на меня почти в нетерпении, хотя я осознаю, что они не следили за разговором. Они не понимают, о чем говорим мы с Фэн.

– Можно сделать это нашей общей традицией, – предпринимает она очередную попытку.

Мысль о том, что она внедрится в эту семью – семью, к которой я и так едва ли чувствую себя причастной, – наполняет меня бронзовой злобой. Я беру чашку, выдыхаю в нее, и в лицо ударяет пар.

Когда от фруктов осталась одна кожура, а каждый из нас уже выпил чашек по восемь, я следую за Уайпо на кухню. Мы вместе моем чашки и ложки, ставим все обратно на полки в шкафчики. Когда она тянется к чайнику, я отмахиваюсь, и она улыбается, поняв мой жест: я сама помою.

Когда она отворачивается, я собираю в ладонь использованные чайные листья и заворачиваю их в ткань – на потом.

35

Мы снова выходим из дома, чтобы успеть к вечерней службе в буддистском храме – Фэн сказала, что это очень важно. Я иду позади бабушки и вижу, как напряжены ее плечи. Рукой она скользит по верхнему краю балкона – лишь едва не угодив в серебристо-шелковую паутину, бабушка наконец опускает ее.

Храм построен из белоснежного камня с крышами приглушенного зеленого цвета. Драконы и другие мифические существа украшают верхние края карнизов – словно караульные, они глядят вниз. Один из драконов смотрит, прищурившись.

Я усиленно моргаю, пытаясь забыть этот образ. Не могу избавиться от ощущения, что он за мной наблюдает. Предупреждает меня.

Монахиня в коричневом одеянии кланяется нам и раздает каждому по палочке благовоний. «Amituofo, – говорит она, сложив ладони и уронив подбородок на грудь. – Amituofo». – Голос у нее такой успокаивающий, как будто эти четыре слога разглаживают морщины целого мира и снова расставляют все на свои места.