Осколок - [28]

А теперь Карпушин готовил обед наспех и после обеда куда-то исчезал. И достоинство, и изречения были забыты. Однажды Карпушина видели с девушкой из санбата, что явилось прояснением на темном фоне из догадок любопытных. Впрочем, после этого любопытство только возросло.

30 декабря в супе явно ощущался избыток соли.

— Послушай, Карпушин, — донимали повара бойцы, — не томи, скажи хотя бы, как ее зовут…

Еще утром повара вызвал командир роты. Старшина тихонько сообщил бойцам, что командир и повар совещаются по вопросу о новогоднем ужине. В роте уже были получены посылки. В ящиках, коробках и мешочках самых разнообразных форм и размеров содержалось печенье, конфеты, табак и папиросы, консервы, сыр, копчености и прочие лакомства. В нескольких посылках были обнаружены бутылки с вином. Новогодний ужин обещал быть роскошным.

Но после обеда, когда день стал темнеть, повар опять исчез, и на этот раз надолго. Поговаривали, что командир роты разрешил ему явиться с девушкой. Снова пошли догадки, в чем она придет — в платье или в гимнастерке.

Карпушин вернулся, но, к общему разочарованию, не с девушкой, а с сержантом Егоровым.

Егоров на вопросы любопытных по секрету сообщил, что невеста Карпушина явится позднее.

В землянке было тепло и для фронтовой обстановки уютно. Командир роты зашел к бойцам, посмотрел на часы. Было 23:30.

Принесли ужин, разлили по кружкам вино.

Все смотрели на Карпушина. Тогда поднялся Егоров, попросил у командира разрешения и объяснил:

— Я им сказал, что к Карпушину придет девушка, но это была шутка. Девушка эта из санбата вовсе не невеста его, а просто знакомая. Она один раз приносила Карпушину письмо от отца. Они из одной деревни.

— Ну, хорошо, все понятно, — сказал командир роты, поднимая кружку. — Товарищи бойцы и командиры, прошел год. Наша рота провела его на фронте. Все вы участвовали во многих боях и храбро дрались с фашистскими захватчиками за Советскую Родину. Особенно славно действовали наши снайперы. Снайпер Марков довел свой счет до 120 фашистов. На счету у Лисицына — 86 немцев и белофиннов. Сегодня он, прощаясь со старым годом, уничтожил трех фрицев. Боярский истребил сегодня 72-го фашиста. У многих других счет также перевалил за пятьдесят. Всего на общем счету роты 999 фашистов. К сожалению, старый год поторопился с уходом, темнота не позволила округлить счет.

Но дело не в формальностях. В новом году мы округлим этот счет вместе со всей Красной Армией не тысячей, а всей фашистской армией. Мы будем их бить до последнего. Поздравляю вас, товарищи, с Новым годом, годом новых грядущих побед Красной Армии! Да здравствуют воины Красной Армии! Да здравствует товарищ Сталин! Смерть немецким оккупантам!

Командир поднес кружку к губам, но в этот момент вскочил Карпушин.

— Разрешите мне слово. Так сказать, маленькая поправка к тосту товарища старшего лейтенанта. Я получил письмо от отца, в котором он спрашивает, сколько я уничтожил немцев. Ну, что же я могу ему ответить, сами знаете — ни одного не уничтожил. А за последнее время я подучился все-таки метко стрелять. Теперь, товарищ старший лейтенант, прошу зачислить на мой счет первого фрица. Сегодня я его хлопнул на глазах у сержанта Егорова. Выходит, у нас еще в старом году насобиралась тысяча. Вот какая у меня поправка. Ну, а в новом году счет мы, ясное дело, доведем до конца!

Все зааплодировали и подняли кружки.

Патриот Родины. 1943. 1 января.

Дядя Петрович

Дядя Петрович — так запросто стали его звать в нашей роте. Двумя этими словами выражалось то, что вновь прибывшему красноармейцу идет пятый десяток и что он самый бывалый среди остальных бойцов.

Появился он в роте поздно вечером, когда бойцы возвратились с ужина. В каптерке у старшины стоял усатый пожилой человек. Он стоял под команду «смирно» и коротко отвечал на вопросы.

— В армии служили?

— Так точно, служил.

— Когда?

— С тысяча девятьсот шестнадцатого по двадцать первый год.

— Ого… а где?

— В 213-м пехотном полку.

Ему отвели койку рядом с койкой молоденького красноармейца Платошкина.

— Товарищ Платошкин, — сказал старшина, — вот расскажите новенькому обо всех наших порядках.

Платошкин служил в армии около месяца и чувствовал себя ветераном. Поручение старшины льстило ему. Он сразу принял покровительственный тон.

— А гимнастерка укладывается вот так, рукава вот так, и — на тумбочку.

Новичок покорно повторял все сложные приемы укладки обмундирования. Потом он вдруг нахмурил брови, расправил усы и спросил:

— А ремень?

— Что ремень?

— Как ремень складывается?

— А как угодно, — ответил Платошкин, — об этом в уставе нет.

— В уставе-то, может быть, и нет, а порядок и для ремня есть. Вот как раньше мы ремень складывали.

И ловкими движениями новичок свернул свой ремень в тугое кольцо.

За окнами несколько раз труба пропела тянучий сигнал отбоя. Неожиданно в тон сигналу новичок тоже пропел:

— Ло-жи-сь спа-а-ть!

И все тут почувствовали, что новый боец, несмотря на возраст, веселый человек.

Утром, когда дневальный громко оповестил о подъеме, дядя Петрович первым вскочил с койки.

Мы удивлялись аккуратности и усердию дяди Петровича. Особенно он имел какую-то необычайную страсть ко всевозможной чистке. Он чистил ботинки ежедневно, словно перед парадом, он скоблил свой подбородок до красноты. А когда дело доходило до чистки винтовки, дядю Петровича нельзя было оторвать от дела даже на секунду.