Осколок - [25]

До свиданья, дорогие ребята, жду вашего письма.

С фронтовым приветом Ф. Анисимов».

Ребята торжествовали. Весь вечер они рассматривали фотографию, перечитывали письмо и все вместе сочиняли ответ.

Глава четырнадцатая До скорой встречи!

Только через месяц встретились вожатый Анисимов и вожак знаменитой санитарной упряжки Малыш.

Встреча произошла в саду, у госпиталя, в маленьком городе, недавно освобожденном от немцев. Малыша привел Ильинский.

Стояли последние дни апреля. Весна вела стремительное наступление. Река взломала лед и с шумом свободно несла его мимо города. На необозримом чистом небе откуда-то появилось легкое, пуховое облачко. Оно плыло в одиночестве, медлительное и важное, как лебедь. Иногда над городом появлялись птицы. Они летели высоко-высоко, и их непрерывный дорожный разговор был чуть слышен.

Анисимов вышел, опираясь на костыль. Он огляделся и, увидев Ильинского, подпрыгивая, бросился к нему.

Малыш издали не сразу узнал вожатого. Синий халат, костыль — все это было необычным. Но зато он узнал голос, когда Анисимов окликнул его.

Вожак сорвался с места и в два прыжка оказался рядом с вожатым.

Костыль упал. Анисимов наклонился и обнял своего преданного друга. Он долго гладил и ласкал собаку, а Малыш покорно сидел и повеселевшими глазами смотрел на вожатого. Иногда под шерстью вожака заметно пробегала дрожь — признак нетерпеливости. Казалось, вожак ожидал привычной команды «Малыш, вперед!». И так как Анисимов молчал и, не переставая, поглаживал блестящую шерсть собаки, глаза Малыша выражали недоумение.

— Как он скучал по тебе! — сказал Ильинский. — Теперь нас переводят на другой участок. А работать еще долго не придется. Наверное, к тому времени и ты будешь с нами.

— Да, обязательно буду, — задумчиво ответил Анисимов.

Нужно было расставаться. Друзья молчали. Должно быть, они думали о своей любимой, но и опасной работе, о товарищах, продвигающихся на запад, о дружных упряжках четвероногих тружеников.

Рядом с госпиталем возвышался опутанный лесами большой дом. Шел восстановительный ремонт. Слышались удары молотков о кирпич, шумно сыпался щебень. Прогудела перед воротами машина, нагруженная досками. Напевая песенку, торопливо прошел стекольщик. Солнце метало свои отблески в щели его большого ящика.

Возрождалась жизнь полуразрушенного города.

— Пора, — сказал Ильинский, поднимаясь. — Поправляйся, будем ждать.

Они вместе вышли из садика.

— Да, — вспомнил Анисимов, — сдай это письмо на почту.

Он подал товарищу конверт, на котором после адреса было написано: «Тов. Игорю Жигалову».

— До свидания! Скоро увидимся.

— Скоро.

Анисимов погладил Малыша.

Но, когда он пошел к подъезду госпиталя, Малыш бросился за ним.

— Назад! — крикнул Анисимов.

И кажется, в первый раз Малыш ослушался своего вожатого. Он остановился, но не повернул назад. Глаза умоляюще смотрели на Анисимова, в них застыла настойчивая просьба оставить.

«Милый, хороший мой Малыш!» — Анисимов не выдержал и наклонился к собаке. Он захватил красивую собачью голову обеими руками и долго смотрел в глаза животного, полные мольбы и преданности. Казалось, эти умные глаза говорили: «Ты забыл о тех временах, когда я честно работал. Поедем туда, я буду еще больше работать. Снова выйдем на заснеженные поля, и пусть рвутся снаряды, воют мины, жужжат пули, — мы не оставим на поле ни одного раненого бойца».

— Нельзя, Малыш, нельзя, — тихо сказал Анисимов, словно угадывая просьбу вожака.

Подошел Ильинский и взял Малыша за ошейник. Собака недовольно заворчала. Тогда Анисимов силой повернул Малыша от себя и дрогнувшим голосом сказал:

— Малыш, вперед!

Опустив большую красивую голову, вожак нехотя потянулся за Ильинским. Анисимов долго смотрел им вслед и думал о том, что через месяц он снова вернется на передовую и снова поведет упряжку на спасение раненых. Как прежде, он проверит упряжь, обласкает собак и крикнет веселым голосом своему любимцу, вожаку санитарной упряжки:

— Малыш, вперед!

1945

Действующая армия, сыну

Удивительно быстро прошло время. Кажется, совсем недавно маленький светловолосый Димка носил пионерский галстук. Потом поступил в школу ФЗУ, стал токарем, служил в Красной Армии и снова работал на заводе. Да что пионерский галстук и ФЗУ! Яков Петрович превосходно помнит Димку с соской и в распашонке.

Об этом писать, конечно, не следует. Нужно только рассказать сыну о доме, о заводе да еще дать отцовский наказ.

Писать Якову Петровичу приходилось редко. Это было для него настоящим событием. Большие сухие руки больше привыкли к ручнику и кузнечным клещам, чем к перу. В цехах эти руки творили чудеса, придавая раскаленному металлу любые формы. Но, когда дело доходило до нарядов, до этих несносных разграфленных бумажек, руки опускались. Яков Петрович старался иметь дело с бумагой наедине, когда никто не смотрит ему под карандаш. Рука тогда двигалась увереннее, буквы выходили даже красивыми.

Вот и сейчас, прежде чем сесть за стол, Яков Петрович подождал, когда в квартире все успокоится на ночь. Однако ждать пришлось долго. Восьмилетний внук Славик, видимо, понял, что дедушка намерен чем-то заниматься. Вначале Славик, заложив руки за спину, с деловым видом принялся рассматривать стены. Можно было подумать, что на стенах развешены необыкновенной красоты картины. Когда хитрость не удалась, он сел к столу и категорически отказался спать. Следовало бы мальчишку проучить ремешком. Ведь Якову Петровичу когда-то здорово доставалось за упрямство и за шалости. Но то было более пятидесяти лет назад. Время другое. Пришлось пообещать внуку смастерить пароход, самолет и ружье.