Осколки зеркала моей взрослой жизни - [7]
Шрифт
Интервал
Я к тебе приду, к тебе вернусь я:
Будем вместе скоро без движения.
Жизнь твоя была всегда нелегкой:
Было много горя, мучила нужда.
Шла по жизни твердой ты походкой,
Ведь тогда была еще ты молода.
Ты потеряла лучших двух мужей,
Сын старший был николаевский солдат,
Одна растила троих ты малышей…
В стране безликой вился безумный чад.
Я так молюсь тебе и днем и ночью,
Чтоб продолжался наш отцовский род:
Я один из всех живой воочию,
Может сын мой будет новый Лот.
Вспоминаю я твои колени:
Когда меня кто-то дома прижимал,
Уткнувшись в них,
я от руки твоей и тени,
ласкаемый тобой, я засыпал.
Почему же, когда мы были дети,
Не ценили мы вполне той ласки?
Нету бабушек милее на свете!
Как всегда любил я твои сказки…
Знакомый с детства переулок (памяти Любочки Калинской)
Знакомый с детства переулок,
Как веха юношеских лет.
В душе моей тот закоулок,
Где так теплом я был согрет.
Года бегут так безвозвратно.
Но память мне не стерла дом,
Куда пешком я аккуратно
Ходил с надеждой вечерком.
Она была роднею мне,
Но тешил я себя мыслишкой,
Что ей скажу наедине –
Какой счастливый я братишка.
Чернов олосою голубкой
Тогда она казалась мне:
Была на вид такою хрупкой…
Сжималось сердце в тишине.
А, выйдя замуж, изменилась:
Ушел из дома звуков шум.
В моем сознаньи воцарилось –
Муж был ее властитель дум.
Когда порою мы встречались,
Она играла часто на рояле,
И все мы дружно отключались:
Ее глаза на нем сияли.
Не долгим было ее счастье:
Муж на работе подорвал здоровье.
Была любовь и вдруг несчастье…
Теперь обоих их стоит надгробье.
В семействе было Любовей две:
Мы «маленькой» ее любовно звали.
Храню я память о божестве,
На ее фото я порою пялюсь.
Теперь племянницы семейство
Там по соседству где-то обитает,
Поддерживая дух еврейства,
Мою былую память воскрешая.
Мариночка
Известьем, что мертва, – убит.
Переживу ли я ее потерю?
Я на погосте среди ракит
Стою и плачу, и глазам не верю.
Приехал я издалека,
В надежде долгой тут ее увидеть.
Теперь в душе лежит тоска.
Не мог я этого никак предвидеть.
Я повторяю вслух сто раз: Марина…
И вспоминаю образ твой.
Наш абажур на Бронной – тот, старинный…
Ты шутишь за столом со мной.
Г лаза свои большие опуская,
Вдруг выдашь сразу несколько идей,
Открыв их, продолжаешь, не мигая…
Чаруешь видом ты своих кудрей.
О, эта незабвенная улыбка!
И блеск зубов, как белый мрамор.
И стан твой рюмкой: такой тонкий, гибкий…
Мне не хватает тут метафор.
И я сижу, и слушаю блаженный –
Какой была ты эрудит.
А стол наш с яствами вдоль широченный,
И продолжаешь ты шутить.
Гулять ходили вместе мы не часто.
Зато как смело строила свои ты планы.
Как я желал побыть с тобой напрасно:
Имела встречи ты, наверное… романы.
И, наконец, я потерял тебя из виду.
Ты жизнь устроила свою.
В тебе я видел удивительную диву!
Хоть ты родня мне, не таю.
И я жену искал тебе подобной,
Всегда я видел в ней одну тебя.
Была ты мне звездою путеводной…
Как не хватает твоего огня.
Марина! Солнышко мое, родная!
Как я хочу тебе одной сейчас поведать,
Как вся моя душа скорбит, страдает…
Как безразличны мне все радости и беды.
Лед на пруду растаял 1910 г. (М.Ц. посвящаю)
Каток растаял – видно время.
И незаметно потеплело.
Как солнце припекает темя, –
Свободу от одежд ждет тело.
И плавают в пруду лишь льдинки.
На глади вод играют блики.
Как хороши весной блондинки!
Весной любви бывают пики.
Она являлась, как снежинка,
На белой глади катка пруда,
Как будто легкая пушинка
Скользила плавно по толще льда.
Ловили каждое движенье,
В ней было что-то от царицы…
Смотрели мы ее свершенья
На льду кружащей баловницы.
Душа не льдина – тепла хочет:
Она ж растаяла как дымка…
Где этот белый ангелочек?
Где эта белая снежинка?
Любимый Чехов
Как быт России им был изучен
И философия его народа.
Жизнь эту тонко он всю озвучил
В деталях: от восхода до захода…
Какой был мир его в то время мрачен…
Читать его всегда сажусь к столу.
«Как много для простых людей он значил», –
Себя на этой мысли я ловлю.
Умел он двумя-тремя мазками
Картину жизни описать блестяще,
Со всеми гнусными замашками –
И это было правдой настоящей.
Как тонко плел он нить своих рассказов,
Как кружевница пряла кружева.
Показывая все без выкрутасов,
Весь ужас быта неуклюжего.
И сколько б не читал, а мне все мало:
Какая пропасть у него идей!
Меня всегда все это занимало,
Смешило, умиляло средь ночей.
В моем стенном шкафу на средней полке
Сияет светлой он голубизной.
Лежит всегда для будущих потомков,
Пленяя мудрой старой новизной.
Мой дядя дорогой
Да, было то моим большим желанием
С тех пор как, дядя, помню я тебя:
Продлить твое в миру существование
За то, что ты не забывал меня.
Приехал с фронта ты инвалидом.
Имел тогда семью из трех детей с женой.
Ты, по натуре, был деловитым,
Желал увидеть, как живет племянник твой.
Хотел меня в своей семье усыновить,
Но тетя по отцу меня не отпустила:
О брате с мыслями она хотела жить…
Но вспоминать об этом тяжко и уныло.
Затем семью, ты, помню, поменял:
Не по своей мужской – чужой охоте.
Ведь встретил скоро Танечку из гетто,
И полюбил ее и в жены взял.
Вы стали образцовою семьей,
В любви родили двух красивых деток.
Теперь живешь ты с дочерью родной.
Ты понимаешь – как прекрасно это?
Ходить не надо вечером домой,
Не надо думать о еде мирской:
Татьяна крутится вокруг тебя, любя –