Осколки фарфорового самурая - [21]

Соседки обратили моё внимание на то, как два ваххабита катили по залу заваленную военной формой тележку, к помощи которой прибегают в гостиницах горничные. Каждый заложник, перед которым падал на пол пятнистый натовский комплект, должен был незамедлительно переодеться, а свою одежду отдать им. Особенных возражений не было, но и логика этих действий стала ясна позднее. Тележка остановилась возле меня. Толкавший её бандит взял комплект формы и протянул его мне, но был грубо одёрнут своим старшим товарищем, и переодеваться пришлось сидевшему за мной парню. Они получили гражданскую одежду и пошли дальше, переругиваясь больше жестами, нежели словами. Над головами их удалявшихся фигур издевательски горела зелёная надпись «Выход» – одна из четырнадцати, что мне удалось насчитать. Хотя подозреваю, что их, как минимум, на три больше: моя позиция не позволяла мне разглядеть верхние ярусы напротив сцены. Я всегда забывал довести этот счёт до точного, не удастся и на этот раз. А жаль, может быть, тогда я, словно в игре-головоломке, выполню задание, пройду на следующий уровень и перестану попадать в это заведение культпросвета. Желание воспользоваться дверьми под этими волшебными надписями, обещающими столь желанную свободу, было неимоверно огромным, всеобъемлющим, но, стоит отметить, ничуть не больше обычного порыва во время рядового спектакля. Только если раньше мне было жаль бездарно проведённого времени, то теперь я понимал, что моя жизнь в опасности и эти часы вполне могут оказаться для меня последними. В юности, представляя себя в подобной ситуации, я ожидал получить какое-то откровение, совершенное знание, истину. С возрастом я решил для себя все философские вопросы, стал циничным, но не перестал быть максималистом, стремящимся выжать всё до последней капли из каждого момента, каждого события. И, оставшись наедине со своими мыслями всего на несколько минут, я поразился их безмятежности и отрешённости от происходящего. В оправдание могу сказать, что недавно увиденный поцелуй нёс в себе энергию атомной бомбы, и я так и не смог выбросить его из головы.

Два бородача вошли в партер с бокового входа. У них на руках висела Гермия, которую они бросили на свободное место рядом с моей брюнеткой. Разорванный корсет и превращённая в условность блузка, юбка, развернутая практически на сто восемьдесят градусов, распухшее от ударов лицо, на щеках следы от кляпа, губы в запёкшейся крови. Девушку била мелкая дрожь. Обхватив свои голени руками и прижав подбородок к коленям, она беззвучно рыдала, лишь изредка всхлипывая, и тогда её тело сотрясалось ещё сильнее. Её бесконечно прекрасные глаза были совершенно безжизненны и пусты. Она ничего не видела вокруг, кроме своего унижения. Взгляд, обращённый в себя, один из самых жестоких и безжалостных, ему невозможно соврать или отвести глаза в сторону, нельзя сделать вид, что не замечаешь, как он с безупречностью томографа сканирует душу, даёт однозначную оценку поступкам, мыслям, желаниям. Я слегка наклонился в её сторону, но так, чтобы не потревожить своей шокированной соседки. В ответ на своё движение я получил первый и последний в своей жизни настоящий леденящий взгляд. Избитая фраза, заезженная до противного скрипа несмазанных дверных петель, всегда была для меня пустым звуком неудачной метафоры бесталанного писаки, вдруг обрела свою плоть и стала законным участником литературного процесса. Наши глаза встретились всего на долю секунды, но обжигающий холод абсолютной пустоты заполнил меня, заставив замолчать бесполезную жалость, что говорила во мне своим писклявым голосом.

– Ты следующая. – Террористы схватили шатенку за руки.

Я действовал быстро и совершенно не думал о последствиях. Вскочил. Левый боковой в печень, и ближний из них сложился пополам. Дальнему, пока он копался с девушкой, прямой удар пришёлся точно в челюсть, чей хруст предвосхитил тяжёлый нокаут. Развить успех не удалось, и мой триумф закончился, не успев начаться. Подлый удар прикладом сзади по голове не позволил мне завладеть оружием. Я повалился на пол и, сколько мог, пытался минимизировать вред от обрушившихся на меня ударов. Автоматная очередь вновь призвала заложников к порядку. Меня протащили через весь зрительный зал и бросили на сцене. Боль пульсировала, накатывала волнами, то затухая, то усиливаясь до невыносимых пределов.

XXIV

Унизительно сидеть на сцене избитым, привязанным к стулу перед до смерти запуганной толпой в качестве пособия по неповиновению чужой, безапелляционной и потому крайне омерзительной воле. Толстая верёвка обвивала грудь, связывала локти за спинкой стула, от запястий опускалась к левой ноге, сильно притягивала её к ножке стула, потом проделывала то же самое с правой ногой, делала петлю чуть выше колен, фиксируя меня на пыточном сидении, поднималась вверх, совершала оборот вокруг шеи и привязывалась к спинке так, чтобы моя голова была чуть запрокинута назад. Из уголка рта вперемежку со слюной стекала по подбородку за разорванный ворот рубашки кровь. Надо мной склонился Будаев. Он поднёс к моему лицу кусок пластиковой взрывчатки.