Оскал дракона - [118]

— Один похож на какого-нибудь короля, — прогремел Онунд Хнуфа, — а крыса напомнила мне королевских посланников, которых мне не раз приходилось видеть.

Раздались тихие смешки, Воронья Кость ненадолго прервался.

— Крыса, как ты и сказал, оказалась никудышным посланником, — продолжил он. — Она заснула, а проснувшись, побежала туда-сюда и, подумав, что запомнила сообщение целиком, забыла самую важную деталь; так что когда крыса достигла мира людей, она стала рассказывать что Один велел делать так: если кто-то умрет, следует положить рядом с его телом все сокровища и пожитки и сжечь все до праха. И через полдня мертвец вернется к жизни.

Воронья Кость остановился и развел руками.

— А в это время Хугин проснулся и вспомнил, что Один отправил его с важным сообщением, но уже было поздно. Он летал над головами людей, яростно крича им, призывая перестать предавать огню мертвецов, повторяя им снова и снова истинные слова Одина, но люди сказали, что они уже получили сообщение от крысы и поздно что-либо менять. Поэтому люди по сей день сжигают своих мертвецов, якобы по воле Одина, который, увидев это, разозлился на людей и отказался от идеи воскрешения умерших, и затем нашел способ обрести мудрость, чтобы больше никогда не совершать подобных ошибок. И никто не верит с тех пор ворону, когда он каркает, а крысу ненавидят, за то что она принесла лживую весть.

История подошла к концу, и это немного расшевелило людей. Ровальд скорбно покачал головой.

— Только подумай, — сказал он, подталкивая локтем соседа, которым оказался Стирбьорн. — Если бы ворон не остановился перекусить, все люди были бы сейчас живы.

— Во всем виновата мертвая овца, — огрызнулся Стирбьорн.

— Или ее вкусные глаза, — угрюмо добавил Оспак.

Колль пошевелился и застонал, пробудившись от ночного кошмара.

— Лунный свет, — сказал он, и некоторые подняли глаза — словно тусклая серебряная монета, луна плыла по небу между туч.

— Дождь и ветер, — пробормотал Торбранд.

— Здешние места славятся этим, — сказал Оспак, в ответ раздавались слабые усмешки.

— Такая же луна, — прошептал Колль, — сияет у меня дома.

Воспоминания о доме стали для нас связующим звеном, на короткий миг поникшие лица озарились радостью. Стирбьорн облизал сухие губы с мыслями о доме — они отображались на его лице; его дом стоял под такой же серебряной монетой-луной, плывущей в небе, но был далек и недосягаем. Он умрет здесь. Все мы умрем здесь.

— Расскажи о своем доме, — попросил монах, и Колль попытался

Он говорил еле слышно, шепотом, но эта нить звуков словно сшила наши сердца. Он рассказывал о том, так весело бежать босиком по пляжу, по линии прибоя. Собирать яйца чаек. Играть с собакой. Рыбачить. Эти простые мальчишеские радости были так же далеки от этих суровых и жестоких воинов, как и эта луна, но все же у каждого остались какие-то похожие воспоминания из детства, и эти внезапно нахлынувшие мысли заставили всех заморгать. Побратимы заворчали от тоски, когда Колль рассказывал, каково кататься по замерзшей реке на коньках из козьих костей. Затем голос мальчика угас, словно сжалился над нами, и Колль задремал.

— А как насчет твоего дома, монах? — грубо спросил я, скорее чтобы избавиться от мучительных воспоминаний Колля, уверенный, что рассказ о Миклагарде отвлечет людей от мрачных мыслей, ведь большинство из них вряд ли там были, а если и были, то недолго.

— Стены города поднимаются как скалы, — произнес Лев с придыханием, — башни и купола покрыты золотом. Утром легкая дымка висит над крышами, а еще там корабли...

Он остановился, и я поразился, заметив, что его глаза горят. Великан Мурроу шумно пошевелился и кашлянул, словно извиняясь.

— Я слышал, что там женщины редкой красоты, — проворчал он, — но они ходят с покрытой головой и закутаны в одежды, как мусульманки. Но ведь все в Миклагарде веруют в Христа?

— Есть одетые, есть обнаженные, прекрасные и уродливые, как коровий зад, — ответил Лев с легкой улыбкой. — Там есть разные женщины, но ты спросил об этом не того человека, потому что они меня не интересуют. Ведь я — христианский священник.

— Я тоже слышал об этом, — произнес угрюмо Рандр Стерки. — И мне очень интересно, как мужчина может отказаться от женщин из-за своего бога.

— А меня удивляет, зачем твой бог просит отказываться от женщин? — добавил Онунд, что вызвало дружный смех.

Даже я немного расслабился, и мне стало хорошо. Показалось даже, что колючий и напряженный Рандр Стерки несколько смягчился.

— Но хуже всего то, — прорычал Финн, — что христиане говорят, что не должны сражаться.

— Но они все же сражаются, — заметил Миркьяртан. — Потому что поляне, с которыми мы деремся, христиане, а еще я слышал, что нет армии сильнее, чем войско Великого города, но ведь там все — последователи Христа.

Лев снисходительно улыбнулся.

— Им не велят убивать, — поправил Мурроу, — так говорят все лицемеры-священники в моей земле. Возможно, в Великом городе говорят иначе. Я слышал, что они проповедуют того же Христа, но по-другому.

— Есть одно правило, — Лев говорил медленно, выбирая слова, словно курица выискивает зернышки, — которое гласит, что убивать нельзя. Мы называем это заповедью.