Осиянная Русь - [8]

2008

Я хожу на речку каждый вечер…

Я хожу на речку каждый вечер

Окунуться в розовой заре,

Чтобы стало проще мне и легче

Босиком на клеверном ковре.

Пожалею жёлтые кувшинки,

Не сорву их мокрые тела,

В пыль веселый, тянет на поминки

Гармонист с соседнего села.

Там кого-то вспомнят не ругая,

Я гляжу в судьбы своей обрыв.

Кем же ты живешь, моя родная,

Про меня, живого, позабыв?

Поклонился ветру гордый тополь,

Разговор затеял старый бор.

Хорошо мне ль, грустно ль, одиноко ль,

Я и сам не знаю с давних пор.

Голову наклонят ниже ивы,

Будто плачут тихо обо мне,

Волосы густые и красивые

Распустив по берега спине.

Но в прохладе день утонет быстро,

Закудрявит дым трубы дупло,

И в сенях постелют гармонисту,

Что в свое уж не дойдет село.

Я хожу на речку каждый вечер

По поспелой яблочной поре,

Ничего в России так не лечит,

Как купаться в розовой заре.

2007

Расставание в ночи

Звезд мерцают головешки,

Я один, и ты одна,

Болью с грустью вперемешку

Сыпет шалая луна.

В свете белом, в свете стылом

Обернуться нету сил,

Ты другого полюбила,

Я другую отлюбил.

Бог прощает слишком строго

Тех, кто в счастье виноват,

По одной уйдем дороге,

Ты – вперёд, а я – назад.

Ветер режет, знает будто,

В спину легче или в грудь,

Ты идешь сейчас к кому-то,

Я бреду куда-нибудь.

А по следу в снеге хрумком

Волком гонится тоска,

Оттого мила мне рюмка,

Что снимает боль с виска.

Этой ночью, грустной ночью

Твое сердце заживет,

А мое порвется в клочья,

Если не застынет в лёд.

Бог плеснет на угли синью,

И, как беглая жена,

В одиночестве и стыни

Сгинет блудная луна.

2008

В кафе на Большой Никитской

В конце на Никитской в богемном кафе,

Что рядом с бразильским послом,

Сидел я – не пьяный, а так – подшофе

И думал вовсю о былом.

Народу немного, но шумный народ,

И грустное пел гитарист,

И двое лишь слушали, как он поет,

Простой ресторанный артист.

Напротив меня в благородных очках

Сидел седовласый старик,

Виски зажимая, как будто в висках

Не песня звенела, а крик.

Изящные пальцы, на шее платок,

Старик за собою следил…

И, только певец в огорчении смолк,

Есенина спеть попросил.

Я рюмку налил, что ж – грустить, так до дна,

«Мой последний, единственный друг»,

Старик, что напротив, бокалом вина

Меня поприветствовал вдруг.

Пронзительно брызнула глаз бирюза

За дымчатым модным стеклом,

И словно меня затянуло в глаза

Того – за соседним столом.

Всю песню смотрел на него я в упор,

Слова словно слезы текли,

И что то… курносость, изящность, вихор —

Узнать мне его помогли.

Неужто потомок какой-то шальной?

Известны, быть может, не все?

Да нет, наважденье… иль вывих чудной

В крутящемся лет колесе?

Последняя нота, я рюмку в руке

Всю песню, как нож, продержал,

Вовсю признавая того в старике,

Кто к песне слова написал.

И, глотку задрав, выпил, тайной томим,

Чтоб чуть посветлело в крови.

Сергей Александрыч, он был бы таким,

До родов моих доживи.

Никто не похлопал, вздохнул гитарист,

Снимая гитару пока,

Я рюмку поставил, чтоб выпить на бис,

Глядь – нету того старика.

Исчез, не ушел, не поднялся, а так —

Как будто и не было тут…

Иль призрак подался в попроще кабак,

Где пьют под него, а не жрут.

Ну что же, во времени мы не сошлись,

В пространстве, видать, привелось.

Знать, только поэтами русская жизнь,

Как ниткою, шьется насквозь.

А может быть, скучно великим во мгле,

Иль дали дожить под конец,

Чтоб знал, что не зря в англетерной петле

Примерил терновый венец.

Теперь в то кафе я почаще хожу

И больше плачу чаевых,

Но… больше Есениных не нахожу

Ни старых, ни молодых.

2008

О здравом смысле

Мы жарим жизнь на масле здравомыслия,

И оттого в недолгие лета

Жиреют души, бряклые, обвислые,

Не пролезая в райские врата.

И вот, когда иной чудак находится,

Что ищет не от мира от сего,

Прямой наводкой здравый смысл наводится

На мысли «нездоровые» его.

Но брезгуют врачи чумной опасностью,

Как брезгует предателем война,

Хоть и на небе есть свои туманности,

Стезя поэта им озарена.

Он Божьим смыслом песнь свою согретую

Дает как хлеб, куплетами кроша,

Лишь словом, как моральною диетою,

Врачуется заплывшая душа.

Он – под Крестом, а мы – под коромыслами

Встречаемся дорогой иногда,

Так уступите путь – со всеми смыслами

Вам не оставить в человечестве следа.

2008

Сливовое варенье

В саду моем замёрзла слива

С ночных осенних холодов,

И журавли кричат тоскливо,

Что я повеситься готов.

Эх, вы меня простите, братцы,

Ведь я давно уж неживой —

Среди остылых домочадцев,

Собаке собственной чужой.

Проходит все, любовь и юность,

И страсть сменяет ложь и пусть,

И я башкой в петлю просунусь

Под раскурлыканную грусть.

А ты мне новая, другая,

Ещё не мной живёшь, собой,

По ком печалится, не зная,

Журавль в стыни голубой.

Еще тебя мороз не тронул,

Еще листвят твои мечты,

И ты похожа на икону

От непродажной красоты.

И я, тебя стихом лаская

И сердцем треснутым звеня,

В меня влюбиться умоляю,

Чтоб ты оплакала меня.

Чтоб так по-русски, журавливо,

Текла надсада в мёртвый дом…

А надо мной весною слива

Вдруг вспыхнет белым лепестком.

И, может, ты под вкус варенья

Из фиолетных сочных слив

Помянешь вдруг стихотвореньем

Того, кто был тобою жив.

2008

Одуванчик

Все реже держит память то,

Чем я дышал и жил когда-то,

Души измятое пальто

В любви случаянных заплатах.

И только с кожей снять его,

Чтоб сердце вылить на озера,