— То есть…
— То есть Эвиарт сказал мне… — тётя кашлянула и весьма правдоподобно изобразила его басок: — «Миледи, по-моему, у леди Уны беда со здоровьем. Она, бедняжка, так страдает бессонницей, что однажды всю ночь, до самого рассвета, просидела во дворе гостиницы. А родным ничего не говорит. Ну я и решил предупредить Вас, Вы ведь разбираетесь во всяких целебных травах»… Только и всего, Уна. Но я видела его лицо, а сейчас вижу твоё. И этого более чем достаточно.
Уне не хватало ни сил, ни сообразительности, чтобы ей ответить. Она поёрзала на ковре, мечтая, чтобы эти проклятые стрижи за окнами вопили потише… И чтобы она сама не была такой дурой.
Она выдала себя с поличным. Сдалась без боя, как крепости сдаются врагу… Недавно дядя Колмар сообщил, что в замок прилетел голубь с письмом из Академии — с тревожным оповещением для всех знатных родов Ти'арга. Войска короля Ингена взяли Циллен — столицу Феорна. Феорн считали захваченным уже несколько лет: Дорелии, можно сказать, оставались последние штрихи, ибо Циллен сопротивлялся с отчаянным упрямством. Город давно был осаждён и из последних сил оборонялся, пока армия красивого (по слухам) тирана-дорелийца поглощала слабенькое королевство, со смаком похрустывая костями пехотинцев и рыцарей. За этой осадой следило, наверное, всё Обетованное: от её исхода зависела судьба Дорелии — а значит, и её извечного врага, Альсунга. Теперь Дорелия, в войске которой было немало Отражений, волшебников-людей и даже (вновь — по слухам…) парочка оборотней, полностью захватила Феорн и раскинулась едва ли не на половину обжитого материка. Она могла с новой силой угрожать северянам (а заодно — злосчастным ти'аргцам) и победоносно поглядывать на всех прочих потенциальных соперников.
Победоносно — в точности как тётя Алисия смотрела на поверженную Уну.
А потом вдруг, потянувшись вперёд, ласково сжала ей плечо.
— Неужели ты думала, что я не догадывалась? Я же не слепая, Уна. Я думала об этом много лет. Ждала, когда же тебе наконец надоест молчать — или когда ты просто уже не сможешь… Было слегка обидно, если честно. Уж со мной-то ты могла бы поделиться.
— Как ты узнала? — голос звучал, как чужой.
Тётя задумалась.
— Ну, ты с детства была… Не такой, как другие дети. Нет-нет, совсем не в плохом смысле! — она всё-таки не выдержала, соскользнула с кресла и обняла Уну — кудри смешались с её собственными волосами, прямыми, как солома. Уна обледенело застыла в объятиях. — Ты была чудесной. Ты была… В чём-то — такой же, как он. Исключительной, — тётя отстранилась, услышав её нервный смешок. — Именно так, леди Уна, и не надо иронии… Во сколько лет?
Вопрос был чересчур деловитым — словно они говорили о возрасте лошади или щенка гончей. Уна растерялась. Обсуждать Дар… Это казалось чем-то недозволенным, неприличным — гораздо более неприличным, чем если бы тётя поинтересовалась, к примеру, влюблена ли она в своего жениха.
Хотя ей бы, пожалуй, и в голову бы не пришло спрашивать об этом. Тётя встречалась с Риартом Каннерти столько же раз, сколько Уна — и должна была заметить, что ему хватает влюблённости в самого себя.
— В четырнадцать.
— Довольно поздно… Магия Альена пробудилась лет в десять-одиннадцать — ещё до того, как он уехал учиться в Академию, — глаза тёти затуманились, а Уна поморщилась: магия пробудилась… Как не к месту сейчас эта вечная прямота — и как хорошо, что никого нет поблизости. — Я была тогда совсем крохой, но отлично всё помню. Он был сам не свой. Как и всегда, впрочем, — нежная и грустная улыбка — примерно так же, но пока без горечи, тётя улыбалась над Альеном-младшим. — Каким он был, ты спрашиваешь? Моя речь так бедна, чтобы описывать его, Уна. Я не знаю, с чего начать… Он мой брат, и я люблю его. Мне наплевать, что говорят другие. И тебе советую не обращать внимания на идиотские сплетни. Они всегда клубятся вокруг тех, кто хоть на шаг отступает от посредственности.
Уна медленно кивнула. Пока всё услышанное вполне отвечало тем представлениям, что уже у неё сложились.
— Он был могущественным волшебником?
— О да. Я ничего в этом не смыслю, как ты знаешь. Но он писал, что… — тут ребёнок открыл синие глаза — яркие, как васильки — и скорее запищал, чем заплакал. Тётя, невнятно воркуя, спустила платье с груди и достала сына из колыбели. — Писал, что Отражения в своей Долине удивлялись его способностям. Точнее, прямо так он никогда не писал — ему, знаешь, не нужно было хвастаться, чтобы другие уверились в его превосходстве… Я догадалась сама. Отражения уговорили отца отпустить Альена с ними — довольно быстро, однако, поскольку отношения у них уже тогда были отвратительными… Всё разладилось. Думаю, всё разладилось с самого начала — до того, как я появилась на свет… Альен был не таким первенцем, которого хотел отец. И мама, должно быть, тоже.
«Должно быть»… Тётя Алисия не знала бабушку. Как-то раз дядя Горо под большим секретом (и вслед за третьей кружкой эля) рассказал Уне, что та умерла вскоре после её рождения. Мать наверняка предпочла бы, чтобы Уна не знала даже этого — будто в этой беде, в горе дедушки и в безвинной вине тёти было что-то постыдное.
