Осиновая корона - [15]

Неудивительно, что год от года ненависть к магии в Ти'арге лишь крепнет. Судя по профессору Белми, даже учёные из знаменитой Академии начинают ею проникаться.

А судя по самой Уне — есть и те, кто прячет свой Дар, те, кого он медленно убивает… Уна боялась раскрыть правду. Она никогда не считала себя трусихой, и собственный страх вызывал у неё отвращение. Но она уже свыклась с ним: с четырнадцати лет жила, прячась в тенях, увязая во лжи. Она была бы счастлива забыть о своём Даре, если бы только он дал ей покой; но он не давал. Магия терзала её, горела в крови, властно требуя выхода. И Уна поняла, что полностью игнорировать её не получится — пусть даже она не осмелится выйти на свет и стать изгоем в своём же доме.

Она попыталась учиться Дару сама, по тем бессвязным обрывкам, что нашла в библиотеке Кинбралана; но вскоре осознала, что терпит поражение. Потрёпанные руководства по магии, схемы с пентаграммами, варианты заклятий, полустёртые изображения талисманов и свитки с рецептами простеньких зелий — вот и всё, что у неё было. Всё это осталось от тех же злосчастных предков (непонятно, почему дедушка не перерыл библиотеку и не сжёг «проклятую писанину»…); чтобы разобраться, требовались знания и навыки, которых у Уны не было. Гигантский объём знаний и навыков. У неё не получалось направить свою волю в нужное русло, «подогнать» её под ритм мира вокруг — ритм огня или льда, фаз луны, птичьих косточек и частей растений… Оказалось — необходима уйма усилий, просто чтобы зажечь силой мысли свечу или сделать крошечное колечко невидимым.

Вместо зелий у неё выходила бесполезная, обычно пахнущая гнилью бурда, и Уна в отчаянии сливала её в помои. Вместо правильно «настроенных» магией талисманов — искорёженные или обгорелые камни и стебли…

И список можно было продолжить. Неудачи причиняли боль, но ещё большую боль причиняло бездействие; Уна чувствовала, что не выдержит, если станет носить в себе Дар, не позволяя ему хоть иногда выходить наружу. Вот тогда она точно свихнётся — или умрёт от головной боли, тоски и ночных кошмаров… Ты не сможешь, не сможешь скрывать и дальше, — всё настойчивее шептало что-то в ней самой. — Дай себе волю. Признай наконец, кто ты есть. Иначе тебя не ждёт ничего, кроме смерти.

Уна совсем не планировала умирать — по крайней мере, в ближайшие лет пятьдесят. И сходить с ума тоже не планировала… Конечно, она не хотела замуж за Риарта Каннерти: со дня обручения они виделись всего трижды, и он по-прежнему казался ей напыщенным и чужим. Но ещё меньше она хотела бы отравить его когда-нибудь за ужином, обезумев от своей безымянной, непонятной окружающим боли.

О боги, как же она устала и запуталась…

Уна вздохнула, возвращаясь в настоящее. Столешница уютно подпирала ей локти. В комнате стоял лёгкий запах дыма от обгорелой бумаги — нужно будет открыть окно и проветрить… Она спрятала в ящик стола книгу о чарах невидимости и сапфир (иногда доставала его из оправы кулона — любой драгоценный камень пригождался в занятиях), а невредимое кольцо бросила в шкатулку с украшениями. Встала и потянулась, разминая затёкшую спину.

Близится полдень. Надо бы заглянуть к отцу, а потом помочь матери со сборами к тёте Алисии… Уна очень надеялась, что поездка в Рориглан не займёт много времени: ведь там она вряд ли сможет надолго оставаться одна.

* * *

До отцовской северной башни можно было добраться только через первый этаж. Уна знала, что многих (в том числе маму) раздражает бестолковая архитектура Кинбралана: таких неудобных зданий никто не строит уже много веков… А сейчас лорды и вовсе часто переселяются из неуютных замков в нарядные дворцы в городах или предместьях. Небольшие, по дорелийской моде, и слегка похожие на игрушки — места для жилья, а не для обороны от возможных врагов.

Но Уна любила Кинбралан. Сквозняки и длинные переходы, пустующие чердаки и крошащиеся по краям ступени, паутина, которая неизменно появляется на следующий же день после уборки, — всё это было его частью и нисколько ей не мешало. Она в очередной раз с удовольствием подумала об этом, спускаясь по витой лестнице из своей комнаты. Её башню слуги между собой называли Девичьей: здесь испокон веков жили сёстры и дочери лордов Тоури. Иногда Уна пыталась представить, сколько девочек и девушек спали, вышивали и пели, смеялись и плакали именно в её покоях — а потом выходили замуж и уезжали… Или не уезжали. Или умирали здесь же, в Кинбралане.

Есть в этом что-то жуткое до бессмысленности (или бессмысленное до жути) — женщина либо выходит замуж, либо умирает, запертая в четырёх стенах, в душном облаке насмешек и пересудов. И чем более знатной она крови, тем больше пересудов. Мысли об этом всегда выбивали Уну из колеи. Хотя давно миновал тот возраст, когда она жалела, что не родилась мальчиком (мужчинам Обетованного приходится труднее во множестве других отношений — а особенно сейчас, когда то тут, то там вспыхивают очаги Великой войны), ей всё ещё порой казалось, что в расчёты богов или мудрецов древности вкралась какая-то ошибка…

Пробегая по нижним ступеням лестницы (можно и через ступеньку, если никто не видит…), Уна столкнулась с Бри — к печали поительницы Льер, как любила приговаривать няня Вилла. Он поднимался наверх и нёс плошку, в которой жирно белела сметана. Уна вовремя остановилась — иначе большая часть сметаны осталась бы у неё на платье.