Ошибки, которые были допущены (но не мной). Почему мы оправдываем глупые убеждения, плохие решения и пагубные действия - [95]

Представление о связи между ошибками и глупостью настолько глубоко укоренилось в американской культуре, что вас может шокировать сообщение о том, что не все культуры разделяют подобную фобию В 1970-х гг. психологи Гарольд Стивенсон и Джеймс Стиглер заинтересовались разницей успехов по математике между детьми из Азии и детьми из США к пятому классу самый худший по успеваемости японский класс опережал самый лучший по успеваемости американский Чтобы выяснить, почему так происходит, Стивенсон и Стиглер потратили следующее десятилетие на сравнительные исследования обучения в начальной школе в США, Китае и Японии Их озарило, когда они наблюдали, как японский мальчик старался выполнить задание учителя и нарисовать на доске трехмерные кубы Он занимался этим 45 минут, повторял одни и те же ошибки, пока Стивенсон и Стиглер, наблюдая за ним, испытывали все большую тревогу и смущение, сопереживая ему Тем не менее, мальчик оставался спокоен и совсем не смущался, и американских наблюдателей удивило, почему они себя чувствовали хуже, чем он «В нашей культуре приходится платить высокую цену за ошибку, - говорит Стиглер, - в то время как в Японии это не так В Японии ошибки, промахи, путаница - это все просто нормальный аспект процесса обучения» [261]. (Мальчик, в конце концов, решил задачу, к радости своих одноклассников). Исследователи также обнаружили, что американские родители, учителя и дети гораздо чаще, чем японские или китайские, верили в то, что математические способности — врожденные, мол, если у вас они есть, вам и так все легко дастся, а, если они отсутствуют, нет смысла стараться. В Азии, напротив, взрослые считали, что успехи в математике, как и в любой другой сфере — это результат настойчивости и усердной напряженной работы. Конечно, в процессе вы будет допускать ошибки, но именно так ты учишься и добиваешься успеха. Это вовсе не означает, что ты — тупой.

Ошибки — центральный элемент в обучении будущих ученых и артистов во всех профессиях, в которых нужна импровизация: пробовать новые идеи, терпеть неудачу, пробовать другую идею и идти на риск, не боясь получить неправильный результат. Один классический пример, о котором раньше рассказывали американским школьникам, а теперь его разные версии можно найти на вебсайтах, посвященных проблемам обучения — ответ Эдисона его ассистенту (или журналисту), посочувствовавшему изобретателю, поскольку тому понадобилось 10 000 неудачных экспериментов, пока он создал первую работающую электрическую лампу накаливания. «Это не были неудачи, — ответил Эдисон ассистенту (или журналисту), — я успешно открыл 10 000 конструкций, которые не работают». Большинство американских детей, однако, отказывается в возможности ошибаться и экспериментировать даже десять раз, не говоря уже о десяти тысячах. Акцепт на постоянном тестировании, причиной которого было понятное желание оценивать и стандартизировать успехи детей, усиливает страх неудачи. Это, конечно, важно для детей — научиться добиваться успеха, но для них не менее важно научиться тому, как не бояться неудач. Когда дети или взрослые боятся неудачи, они боятся риска. У них нет права на ошибку.

Есть еще одна важная причина, по которой американские дети опасаются допускать ошибки: они боятся, что сделанные ошибки негативно отразятся на их способностях. Двадцатилетние исследования американских школьников позволили психологу Кэрол Двек указать одну из важных причин межкультурных различий, отмеченных Стивенсоном и Стиглером. В ее экспериментах некоторых детей хвалили за их усилия в преодолении трудностей при овладении чем-то новым. Других хвалили за их интеллект и способности — так поступают многие родители, когда говорят своим детям, добившимся успеха: «Ты — прирожденный математик, Джонни». Однако у двух этих простых сообщений, которые слышат дети, очень разные последствия. Дети, которых как и их азиатских сверстников хвалят за их усилия, даже если у них сразу не получается, в конечном итоге показывают лучшие результаты и им больше нравится то, чему они учатся, в сравнении с детьми, которых хвалят за их природные способности. Они также чаще рассматривают ошибки и критику как полезную информацию, помогающую им добиваться успеха. Напротив, дети, которых хвалят за их природные способности, учатся больше беспокоиться о том, насколько компетентными они выглядят в глазах других, а не о том, чему они действительно научились [257]. Они начинают оправдываться, когда у них что-то не получается, или, когда делают ошибки, и из-за этого попадают в ловушку, порочный круг, обрекающий их на неудачу: если у них что-то плохо получилось, то, чтобы ослабить возникающий диссонанс («Я — умный, но провалился»), они просто теряют интерес к тому, чему учатся («Я бы мог это сделать, если бы захотел, но я не хочу»). Когда такие дети вырастают, то становятся взрослыми, боящимися делать ошибки или принимать на себя ответственность за них, потому что это послужит доказательством, что в реальности они не так уж и умны.

Двек обнаружила, что эти два разных подхода к обучению и значению ошибок: первый — ошибки — это свидетельства твоей тупости, второй — это свидетельство того, что ты можешь что-то делать лучше, чем сейчас, это не статичные личностные черты. Это аттитюды, отношения, и поэтому они могут изменяться. Двек многие годы успешно меняла отношение своих учеников к обучению и ошибкам, и ее метод удивительно прост: она объясняет и школьникам младших классов, и студентам, что интеллект — это вовсе не врожденное качество, как цвет глаз, но скорее навык, как умение кататься на велосипеде, который можно развить с помощью настойчивых усилий. Это поразительное открытие для американских детей, годами слышавших, будто интеллект — врожденное качество. Когда они принимают информацию, сообщенную им Кэрол Двек, их мотивация повышается, у них улучшаются оценки, они получают от учебы больше удовольствия и не казнят себя, если мучаются неудачи.