Ошибка следователя - [2]

Федор Константинович ясно увидел перед собой возмущенное лицо Расторгуева. Тот, рубя ладонью воздух, широким шагом меряет кабинет и срывающимся мальчишеским голосом чеканит:

- Не понимаю, что творится. Все ясно, как божий день. В комнате были вдвоем, ружье, из которого стреляли-его. Почему прокурор не дает санкции на арест - ума не приложу.

Что еще нужно прокурору? Для того, чтобы ответить на этот вопрос, Орешкин и едет в А-й совхоз.

2

Зимний день не с коломенскую версту. Не успеет распуститься утро, глядишь, снова раскрылатились тяжелые сумерки. С зарей встал Федор Константинович, давно ли, кажется, потушил свет, и вот уже опять надо идти к выключателю. Елочным солнышком полыхнула лампочка, и из потемок, весь как есть, вынырнул неуютный кабинет управляющего. Десяток обшарпанных стульев, продавленный клеенчатый диван, небольшой, истертый сальными руками стол. Не нужен, видно, уют хозяину этой комнаты, да и бывал-то он в ней нечасто:

в деревне из кабинета много не наруководишь..

Хозяин комнаты - Дмитриев, бывший управляющий отделением. Отошел от выключателя Орешкин и снова подсел к столу, заваленному бумагами. На каждой - номер, внизу - подпись. Называются эти бумаги листами допроса.

"Первый раз я увидел Речкина два года назад. Перед этим мне позвонил директор совхоза и сказал, что послал в наше отделение рабочего. С рабсилой у нас всегда было туго, и лишняя пара рук очень дорога. Я поблагодарил Ивана Ивановича, а он говорит: "Ты не радуйся прежде времени. Речкин - это тот, которого я к тебе послал, - рецидивист. Сидел последний раз за грабеж, к нам каким-то ветром занесло. Не знаю, может, Речкин раньше решил кончить с блатным миром, может, наши убеждения подействовали, но зарекомендовал он себя в отделении очень хорошо. Правда, силенки у него было не ахти, но старался, как мог. Вначале был нелюдим, потом перестал народа чураться.

А больше всего его тянуло ко мне. Это все замечали, да и сам он не скрывал. Не знаю, чем уж я его подкупил.

Скорей всего тем, что с самого начала стал к нему, как к родному, относиться. Hа охоту мы с ним ходили... Бывало он ко мне придет - ночью обычно любил приходить, когда все мои домашние уже спали, - и начнет о себе рассказывать. Помотала его жизнь, надо сказать, изрядно... Впрочем, к следствию это отношения не имеет .. Женили мы тут его. С женой жил как будто неплохо. Сынишка у них родился.

Как-то меня вызвали в Барнаул, предложили стать директором Б-го совхоза. Я согласился. Когда вернулся из Барнаула, все и получилось. Меня Иван еще на станции встретил. Помню, я тогда удивился - как в три недели человек может измениться. Речкин почернел, осунулся, прямо кожа да кости. Оказалось, что у него за это время сын от полиомиелита умер. А жена с воспалением легких в больницу слегла. Настроение у Ивана хуже некуда. А я еще сдуру сказал, что меня переводят в Б-й совхоз. Иван ничего не ответил и вообще всю дорогу до самого отделения молчал. А назавтра чуть свет ко мне пришел. "Матвей Данилович, говорит, давай в последний разок на охоту сходим". Откровенно говоря, мне в тот день было не до охоты - перед отъездом дел уйма. Но и обидеть его не хотелось. Взял ружье, пошли. "Дойдем, говорит, до тещи, там у меня и лыжи, и пушка" Зашли. А там, хоть и рано, уже стол собран. Иван говорит: "Ты меня, Матвей Данилыч, извини за то, что я тебя обманул. Но ведь ты бы ко мне сейчас прийти не согласился, вот я и ре.шил тебя вроде на охоту пригласить". Я ему, кажется, тогда ответил, что пить с утра не буду, а если ему хочется со мной "отвальную" пропустить, то пусть после работы ко мне зайдет Он стал говорить, что обычно в таких случаях говорят: не уважаешь, брезгуешь... Всячески уговаривал.

У него очень больное самолюбие было, ему все казалось, что его за прошлую жизнь люди не терпят. В то утро он на это как раз и напирал: "Не хочешь, мол, с преступником за одним столом сидеть". Словом, согласился я. Пил Иван много. Стакана три водки, помоему, почти один за другим выпил. И все меня уговаривал, чтоб я его с собой взял в Б-й совхоз. Мне бы согласиться, а я ему ответил, что не дело бегать с места на место. Здесь, говорю, ты обжился, а там что... Разговор у нас громкий пошел. Он все кричал, что я от него отделаться хочу. Он, когда выпьет, дурной становился Тогда чуть не драться на меня полез. А сам шумит: "Все равно жить не буду". Именно "не буду", а не "чне будешь". Когда он ко мне кинулся, Полина Васильевна - теща - в него вцепилась, он ее ногой в живот ударил. Я Ивана схватил - силенки-то у него не шибко было, стал успокаивать. Он у меня в руках бьется, кричит. Полина Васильевна отдышалась и на улицу выбежала. Я Ивана кое-как успокоил, усадил на стул, а состояние у самого гадкое. Говорю ему: "Ты одумайся пока, а я свежим воздухом выйду подышать".

Вышел на крыльцо, постоял несколько минут - выстрел Бросился обратно в комнату, Иван на полу лежит. Я к нему, а у него во всю грудь рана. Он из моего ружья и застрелился, из левого ствола. Я сгоряча схватил Ивана. Что думал тогда, ей-богу, не могу сказать.

Ясно же, грудь разворочена так, что слону впору. А всетаки схватил. По инстинкту, что ли... Потом выбежал на двор, а навстречу Полина Васильевна и Моргун Александр... Вот, собственно, и все, что я могу рассказать... Никогда прежде с Речкиным у нас ссор не было, н мне обижаться на него не за что. Работал он старательно".