Ошибка Нострадамуса - [94]

— Да ладно, Николай Александрович. Зато теперь демократия, свобода. Равные возможности для всех. Каждый может стать богатым.

— Володя, вы что, идиот? Кто вам сказал, что русский человек хочет стать богатым? В России ненавидят богатых как нигде в мире. Эту психологию лелеяла советская власть, пропагандировавшая равенство в нищете. Русский человек не желает быть богатым. Ну не хочет, и все тут. Зарубите это на своем курносом носу. Он хочет, чтобы все богатые стали бедными. Мечта русского человека отобрать все у богатых и поделить. У меня нет, так пусть и у тебя не будет.

— Ну, да, эту психологию еще Ленин выразил в своем лозунге «грабь награбленное».

— Правильно. Русское понятие справедливости — я не хочу жить лучше. Я хочу, чтобы никто не жил лучше, чем я.

— Кажется, я вас понял, Николай Александрович. Вы хотите сказать, что равенство в нищете формирует психологию рабов?

— А вы умнеете на глазах, Володя.

Однажды Николай Александрович сказал, не помню уж по какому поводу: «Странный народ вы, евреи. Вам свойственно воспринимать чужое, как свое, а свое, как чужое. Поэтому ваша история столь трагична».

* * *

Борис Абрамович Штерн был человеком влиятельным с весьма обширной сферой интересов. Размах его деятельности свидетельствовал о широте его натуры. Ему принадлежали посреднические бюро, кафе, магазины. Его люди занимались скупкой антикварных и краденых вещей. Он также сотрудничал с «Джойнтом» в сфере благотворительности, носил ермолку, а по субботам и праздникам посещал синагогу. Его часто вызывали читать Тору, потому что он щедро давал деньги на еврейские религиозные нужды.

В силу разных обстоятельств жизни мне несколько раз довелось общаться с Борисом Абрамовичем. Это был пожилой уже человек, высокий, сутулый, с желтым лицом, следствием болезни печени, и выцветшими голубыми глазами.

У него были жилистые руки с длинными белыми пальцами и тонкие, сурово сжатые губы. Борис Абрамович терпеть не мог городской суеты и жил на окраине города в небольшой вилле, окруженной садом с редкими деревьями и кустами смородины. Но большую часть времени он проводил в своей конторе, занимавшей целый этаж на Невском.

Улыбался он редко, но от его улыбки всем, кто ее видел, становилось как-то не по себе. Женат он никогда не был. Может, потому, что лучшие годы жизни провел в лагерях, а потом довольствовался мимолетными связями, не желая осложнять свою жизнь тягостными, по его мнению, обязательствами.

Его отец был врачом, но врачом необычным. Традиционные методы врачевания он сочетал с психотерапией и, обладая способностями медиума, добивался отличных результатов даже в безнадежных случаях. Он полагал, что сама природа является «внутренним врачевателем», с рождения скрытом в каждом человеке, и нужно лишь пробудить его дремлющую силу, чтобы справиться с недугом. И он умел заставить пациента воспрянуть духом и, собрав воедино все ресурсы своего организма, победить своей целостностью силу болезни.

Поскольку он вылечил нескольких партийных сановников, которым не помогла традиционная медицина, ему были предоставлены немыслимые в советских условиях привилегии. Власти сквозь пальцы смотрели на то, что он занимается частной практикой, а его единственного сына Бориса приняли в Высшее ленинградское мореходное училище, куда евреев и на порог не пускали.

После окончания «мореходки» Борис Абрамович стал капитаном дальнего плавания. Он был единственным евреем, удостоенным такой чести. Его красавец-лайнер совершал круизы по Средиземному морю.

Но вот однажды дельцы издавна существовавшей в Советском Союзе теневой экономики, после долгих и настойчивых обхаживаний, предложили ему заняться контрабандой алмазов за очень крупные комиссионные. Он не сумел преодолеть искушения. Все шло хорошо до тех пор, пока эти самые дельцы на чем-то не погорели. На допросах они быстро раскололись и сдали Бориса Абрамовича. Когда лайнер вернулся из очередного круиза, его капитана арестовали прямо на борту.

На следствии Борис Абрамович все отрицал. Не сломался, даже когда к нему применили особые методы воздействия. От него требовали, чтобы он показал, где на вверенном ему корабле спрятаны алмазы. Он же упрямо твердил, что стал жертвой клеветы, и клялся честью офицера, что никаких алмазов и в глаза не видел. В поисках тайника почти всю обшивку корабля разрезали автогеном, но ничего не нашли.

Суд все же состоялся, и Бориса Абрамовича приговорили к расстрелу «за хищения в особенно крупных размерах». Две недели он просидел в камере смертников, после чего ему предложили сделку: если он покажет, где на корабле находится тайник, то ему заменят расстрел десятью годами. Выхода не было, и он согласился, хоть и понимал, что нет никакой уверенности в том, что они выполнят свою часть сделки. Но они выполнили.

Впрочем, все это было в далеком прошлом, в той жизни, о которой Борис Абрамович хотел бы забыть. Он давно уже стал мизантропом и считал, что дерьмо, в котором мы все живем, является следствием многочисленных попыток сделать мир лучше.

Давно умерший отец — единственный человек, которого он любил в жизни, — часто рассказывал маленькому сыну мудрые притчи.