Ошибка Нострадамуса - [96]

Марк Твен писал в своих мемуарах: «Когда я был маленьким, то в каждой вечерней молитве просил Бога послать мне велосипед. Пока не понял, что Бог так не работает. Тогда я украл велосипед и стал молить Бога простить меня».

Миша велосипедов не крал и ни в чем не был виноват перед Господом. Его страшная смерть — одна из тех несправедливостей, которых так много на нашей грешной земле…

В отличие от Миши, другой мой товарищ, Марк Мазья, был счастливо женат и успел вырастить двоих замечательных сыновей. Он родился калекой, но абсолютно не испытывал по этому поводу чувства неполноценности. С удовольствием цитировал фразу Чехова: «Здоровы и нормальны только заурядные люди». Нина, жена Марка, его обожала. Есть женщины ничем внешне непримечательные, но от них исходит свет, и поэтому их любят. А бывает и так, что красота женщины оставляет мужчин равнодушными, потому что в ней нет света. Нина была и красива, и излучала свет.

Марк Мазья всю жизнь занимался литературой. Он был кандидатом филологических наук, автором интересных работ о творчестве Грибоедова, Рылеева, Кюхельбекера и т. д., литературным критиком журналов «Звезда» и «Нева». Стихи писал всю жизнь, не пытаясь прорваться на поэтический Олимп.

«Я поэт на уровне Дельвига», — говорил он. Поэзия была для него устремленным в небеса дивным собором, от великолепия которого кружится голова. Переступить порог этого собора ему казалось чуть ли не кощунством. Я рад, что в конце жизни он решился на это. Его стихам присущи доверительно-интимная интонация и то внутреннее уединение, когда внешний мир неотделим уже от пейзажей души. Свой единственный поэтический сборник «Маятник» Марк издал за полгода до смерти.

Странно, что Марк, не мысливший жизни вне Петербурга, тосковал об Иерусалиме. Думаю, что точно так же он тосковал бы в Иерусалиме по Петербургу. Коренной петербуржец, он показал мне тот город, который никогда не видят люди мимоезжие. Петербург Достоевского с переулками, сжимающими человека каменными тисками, с колодцами дворов, где со времен Раскольникова сохраняется мрачный, будоражащий душу колорит. Прошли мы с ним и путем Раскольникова от переулка Гривцова, где он услышал роковое для себя сообщение о том, что старуха-процентщица вскоре останется в квартире одна, до ее дома на канале Грибоедова.

Прогулки с Марком были замечательны еще и тем, что они сопровождались его блистательными лекциями — импровизациями, в основном на темы литературного Петербурга, о котором он знал все.

Гуляя по маршруту Раскольникова, мы, естественно, говорили о Достоевском. Вернее, говорил Марк, а я благодарно слушал. «Христа он не любил, — считал Марк, — хоть и постоянно твердил о своей любви к нему. Он знал в себе эту тягу к тому, другому, мятежному и неукротимому повелителю зла. В потаенном месте души прятал он свою неутоленную тоску по революционной резне, и люба была ему эта тоска, и избавиться от нее он не мог, как не старался. И Ставрогин безумный и жуткий — это отнюдь не Бакунин, как считают многие, а сам Достоевский, раздираемый любовью и ненавистью, кающийся грешник, предавший анафеме заблуждения молодости. И иуды целовали его в губы, которые целовал Петрашевский. И он дрожал и убегал, а проклятые бесы вслед за ним мчались…»

Однажды Марк привел меня к дому у Пяти Углов.

— В этом доме жил Некрасов с Авдотьей Панаевой — первой тогдашней красавицей и одной из первых в России эмансипированных женщин, — сказал он.

— И ее муж Иван Панаев жил с ними?

— Разумеется. Но соперником Некрасову он не был. Славный малый, мот, повеса и ловелас, он предпочитал прелести гризеток и продажных женщин.

— А Достоевский действительно был в нее безнадежно влюблен?

— С первого взгляда. Авдотья Яковлевна была диво как хороша. Смуглая брюнетка с фарфоровым лицом и осиной талией. Да что там Достоевский! Она влюбила в себя весь литературный Петербург. Чернышевский целовал ей руки — ни одна женщина не удостаивалась подобной чести. Умирающий Добролюбов клал ей голову на колени. Некрасов — счастливый любовник, не в силах вынести такого счастья, много раз убегал от нее и снова возвращался.

— А Панаев?

— А Панаев был истинно русский человек, чувствовавший себя лучше всего, когда что-то терял. Журнал отдал Некрасову, а заодно жену и квартиру. Остатки состояния промотал и лишь тогда облегченно вздохнул. Это была полная свобода от утомлявших его обязанностей. Однажды, устав от чувственных удовольствий, прилег отдохнуть на диван — и умер. А ему даже полтинника не было. Некрасов с Авдотьей, занятые выяснением сложных своих отношений, даже внимания на это не обратили.

В переулке Глинки Марк показал мне дом, где жила Марина Басманова — муза Бродского.

— Ты был с ней знаком? — спросил я.

— Я видел ее только раз, да и то мельком, — ответил Марк. — Но мне о ней много рассказывали.

— Она была роковой женщиной? Два поэта сходили с ума из-за нее.

— Не думаю, она по складу своего характера Лилит — самый опасный тип женщины.

— Первая жена Адама, не вкусившая яблока с древа познания, и поэтому не знавшая греха?

— Ну, да. Лилит неведомы ни добро, ни зло. Она не знает ни любви, ни сострадания. Не имеет души, о спасении которой надо заботиться.