Ошибка Нострадамуса - [66]

Чтобы уехать, нужны деньги, и Рембо несколько лет скитается по Европе в поисках средств. Однако любые попытки вечного неудачника вырваться из нужды лишь оставляют его без гроша в кармане. Но у этого человека железная воля. Ничто не может остановить его на пути к намеченной цели.

Он пробирается в Египет, затем в Абиссинию. Ведет торговлю кофе, слоновой костью, кожей. Партнеры ценят его за два основных достоинства: Рембо с необыкновенной легкостью осваивает туземные языки и не ведает страха. Годами этот конкистадор живет среди туземцев, и они подчиняются его воле, причем в таких местах, где многие из его предшественников были убиты.

А из Парижа доходят вести о его неожиданной славе. Верлен с огромным усилием, частично по памяти, восстановил и издал стихи своего бывшего друга. Всего несколько десятков стихотворений написал когда-то он, совсем еще мальчик, но они вошли в золотой фонд мировой поэзии и сделали его предтечей почти всех значимых направлений ее развития. Явление уникальное во всей мировой истории. Однако Рембо, написавшего свое последнее стихотворение в девятнадцать лет, этот ажиотаж вокруг его имени совершенно не интересует.

Зимой 1891 года, после десятилетней жизни в Африке, у Рембо возникла опухоль правого колена, и он был вынужден отправиться в Марсель, где ему ампутировали ногу. Это оказался не просто рак, а саркома. Никакой надежды. Сестра Изабелла не отходила от койки брата до его смертного часа.

* * *

После окончательного разрыва с Рембо Верлен отчаянно пытается найти свою нишу в жизни. Но мир отторгает его. Он никому не нужен, кроме старой матери. Ни он сам, ни его книги больше никого не интересуют. Верлен совсем опустился и все больше времени проводит в кабаках. Трезвым он почти не бывает, и однажды в хмельном угаре совершает свой самый позорный поступок. Набрасывается с кулаками на свою семидесятипятилетнюю мать. Дело дошло до суда, и Верлена отправляют на месяц в тюрьму. Когда же он выходит на волю, мать его уже не ждет. И она устала от него. И она…

Через год мать умирает, и Верлен теряет последнюю опору. Жизнь его все стремительнее катится под откос.

Латинский квартал. Особый ритм, придающий странное очарование и нечто карнавально-искусственное его муравьиной жизни. Атмосфера таинственности исходит от его крыш и мансард, от платьев женщин, гуляющих по улицам и паркам. Старый опустившийся человек в шляпе, косо сидящей на лысом черепе, давно стал здесь культовой фигурой. Он бредет из пивной в пивную, волоча парализованную ногу, всегда окруженный прихлебателями, проститутками, бомжами, студентами. Каждому готов он тут же на месте сочинить стихи за рюмку абсента, но это плохие стихи. Да и все его последние сборники свидетельствуют об упадке великого таланта.

Ночи он проводит в притонах, где свечи бросают колеблющиеся отблески на стаканы с вином и грубые бородатые лица. Его глаза давно обрели тот мутновато-серый цвет, который бывает у алкоголиков и младенцев.

Алкоголь давно смыл с его души остатки религии. «Мне не нужен Бог, которого надо просить. Мне нужен Бог, которого хотелось бы благодарить, но такого Бога не существует», — сказал он как-то одному из своих почитателей.

Бывшие коллеги и друзья, изредка встречающиеся Верлену в его блужданиях по городу, заметив его, поспешно перебегают на другую сторону улицы. Живет он теперь с проститутками, и у одной из них, Эжени Кранс, находит свое последнее пристанище.

Однажды он увидел во сне Рембо и, проснувшись в слезах, попросил его не снится ему больше, потому что после такого сна не хочется просыпаться.

Ему становится все хуже и хуже. Все труднее дышать. Комната потеряла свои очертания и медленно поплыла в небытие, растворяясь в розовато-сером тумане. Верлен впал в тяжелое забытье, мало напоминающее сон. Поздно ночью он очнулся оттого, что его позвал голос, которого он никогда не забывал. «Ремб, — с трудом выдохнул он, — я иду к тебе…»

Он с трудом встал с кровати, сделал два шага и упал. На звук падения прибежала Эжени, но не смогла поднять и положить на кровать слишком тяжелое тело. И он остался лежать на ледяном полу, в комнате, пропитанной затхлостью и дрянными духами, до тех пор пока не отошла душа его.

Когда его хоронили, шел сильный дождь. Крыши-мансарды — старые, красноватые, черепичные, сланцевые и цинковые, определившие неповторимый облик Парижа, умытые дождем, блестели, словно покрытые лаком.

И вдруг все они оказались здесь, на кладбище, его старые друзья, лучшие писатели и поэты Франции, которые, встречая на бульваре пьяного Верлена, трусливо спешили прочь, чтобы избежать общения с ним. Были пламенные речи, венки и так много цветов, что они скрыли могилу несчастного исстрадавшегося человека.

Слепой, ведущий зрячих

Моему сыну Рафаэлю

Упомянуть великого аргентинца Хорхе Луиса Борхеса или процитировать его считается признаком высокой культуры в любом обществе.

Что касается меня, то Борхес уже давно мой самый любимый автор. А ведь до 1983 года я даже не слышал этого имени, но хорошо помню, как на книжном разломе в Тель-Авиве мне попался сборник рассказов аргентинских писателей. Один из них — «Сад расходящихся тропок» Хорхе Луиса Борхеса — поразил меня своей несомненной гениальностью. С тех пор Борхес навсегда вошел в мою жизнь.