Ошибка Нострадамуса - [17]

Перед самой демобилизацией Авиатар был серьезно ранен — по собственной вине, из-за неуемной своей любознательности. В египетском бункере под Исмаилией обнаружили мы несколько ящиков со странными китайскими гранатами. Они были желтого цвета, продолговатые, с кольцом, как у обычных лимонок, и с черным иероглифом, похожим на букву «шин». Авиатар прихватил одну из этих штуковин, чтобы проверить ее эффективность.

Он все сделал правильно. Ушел далеко в барханы, привязал веревку к кольцу и взорвал эту хреновину из надежного, как ему казалось, укрытия. Но это была шрапнельная граната. Она подпрыгнула на уровень человеческого роста и лишь тогда взорвалась, увеличив радиус поражения. Два осколка вошли Авиатару в спину, один из них застрял в легком.

Война для него закончилась, но дома я оказался раньше, чем он, и еще успел навестить его в беэр-шевском госпитале.

Мы и потом встречались, но все реже и реже и, наконец, совсем потеряли друг друга из вида. У каждого была своя жизнь.

Прошло 17 лет. Однажды я допоздна засиделся у своих друзей в Хулоне и, возвращаясь в Иерусалим, ошибся дорогой. Бесконечно долго мчался по какой-то автостраде, пока не понял, что несет меня куда-то не туда. Пришлось разворачиваться и ехать обратно.

Сзади замигала мотоциклетная фара, приказывая остановиться. Я съехал на обочину. Подлетел мотоцикл. Полицейский в шлеме и черных крагах протянул руку:

— Ваши права, документы, — в его голосе слышалась еле сдерживаемая ярость. — Здесь вообще нельзя разворачиваться, а вы к тому же сделали это у самого поворота. А если бы появилась встречная машина?

— Виноват, господин полицейский, — сказал я голосом законопослушного гражданина, сокрушенного своей виной.

Неумолимый, как сама Немезида, он стал выписывать штраф. Раскрыл мое удостоверение личности, и вдруг его лицо расплылось в улыбке:

— Фромер? Владимир? — спросил он с веселым изумлением. — Вы, конечно, помните Авиатара Нура? Я — Арик, его сын. Отец столько о вас рассказывал…

Он решительно порвал уже заполненный бланк и пустил клочки по ветру.

— А где папа? — спросил я.

— Живет в Канаде уже больше десяти лет, — сказал Арик.

* * *

Вскоре после того как я вернулся домой, позвонил Лепак и спросил бесцветным голосом:

— Хотите приобрести еще одну книгу Гойера? Тогда приезжайте. Я отложил для вас его роман «Жестокосердный каменщик».

И прежде чем я успел поблагодарить, повесил трубку.

Так у меня появился исторический, вернее, эзотерический роман этого автора, изданный в Париже в 1928 году. Титульный лист пропал, но на одной из его страниц я обнаружил едва различимый штамп Тургеневской библиотеки, а потрепанный вид книги говорил о том, что она пользовалась читательским успехом.

Эта вещь произвела на меня не столь сильное впечатление, как «Семилепестковый лотос». На то свои причины.

Архитектоника романа перегружена. Некоторые сцены выписаны шаблонно. Имеются неоправданные длинноты, замедляющие сюжетную динамику. Авиатар был прав: Гойера трудно назвать профессиональным писателем.

Литература была для него всего лишь средством просвещения, эффективным способом расширения духовного кругозора читателя. Никогда прежде не встречал я такого лапидарно — виртуозного изложения сути древнегреческих философских школ, как в этом романе. И не столь уж важно, что внедрение чужеродного элемента не лучшим образом отразилось на его художественной ткани.

Действие «Жестокосердного каменщика» происходит в III веке новой эры в Древнем Риме, в эпоху раннего христианства. Герой романа, юный монах Игнатий, по воле случая оказывается в эпицентре потрясающих империю событий.

Преторианцы императора Макрина разбиты войсками претендента на трон Гелиогабала. Жалкий и ничтожный Макрин справедливо наказан судьбой. Но вместе с ним обречен на гибель и его сын — надежда Рима, юный и чистый Диадумениан. Игнатий, очарованный подругой Диадумениана прекрасной Дионикой, вызывается спасти наследника трона — и попадает в завихрение, из которого невозможно выбраться, не потеряв себя. Ради Дионики он вынужден нарушать христианские заповеди одну за другой. Он «осквернил блудом плоть свою, обагрил руки свои кровью человеческой и отрекся от Господа своего в сердце своем».

И все напрасно. Спасти Диадумениана не удалось.

Терзаемый раскаянием, Игнатий приходит к епископу Асклепиаду — «кладезь познания, в глубину которого не проникал солнечный луч», и требует за свои прегрешения тягчайшего из наказаний.

— Чадо грешное, сам согрешил, сам и наложи на себя наказание, — слышит он тихий голос.

Игнатий, следуя порыву измученного сердца, говорит, что за убийство он пойдет на долгие годы в подземную темницу.

За то, что преступил закон целомудрия, остаток дней своих посвятит помощи больным, страждущим и убогим.

За хулу же на Духа Святого — каждый свободный от работы час будет проводить в молитве Господу Богу своему.

Епископа все это не впечатляет, и вот какой приговор выносит он несчастному Игнатию:

«…— Наказание есть лишение себя того, чего жаждет сердце и к чему устремляется душа. О, чадо, знаю, что, повинившись перед судьей в совершенном преступлении, ты скинешь бремя с плеч твоих; так уж лучше понеси это ярмо еще с десяток лет… За второй грех твой, любодеяние, ты дерзаешь отдать жизнь свою служению ближнему. Или не знаешь ты, что делать добро есть величайшая радость, данная человеку?.. Нет, уж ты воздержись, дитя мое; с десяток лет воздержись…