Ошибка биолога - [35]
Кошелев дошел до того состояния, когда совершенно все равно: говорить ли с близким или с первым встречным.
— Да, вы правы!
И рассказал о своих неудачах, о тяжелом семейном положении, о бесплодных поисках денег.
— Завтра праздник, а у меня дома сидят без гроша. Если не достану денег до пяти часов, впору утопиться.
Длинный и худой странно улыбнулся, словно череп оскалил зубы.
— Нет, вы не кончите сегодня самоубийством.
— Почему вы говорите так решительно?
— Человек, который скоро умрет, имеет на лице некоторые роковые черты. Я научился их угадывать от одного ученого, который провел долгое время в Индии.
— Ничего не понимаю! Я совершенно здоров, а близость смерти можно, конечно, ждать — например, врачу, по болезненным признакам. Самоубийство же зависит от меня самого, от моего настроения, но еще больше от внешних условий, которые предвидеть нельзя. Вот я послал к одному знакомому письмо с просьбой прислать денег. Если ответ будет благоприятный, чего ради я буду думать о расчете с жизнью? Я жить хочу.
Длинный и худой второй раз показал оскал черепа.
— Вы рассуждаете, не имея понятия, о чем говорите. Роковые черты накладывает не болезнь, не личное настроение, не стечение обстоятельств, а нечто властное, лежащее вне жизни людей. Печать смерти!
Кошелеву, и так расстроенному неудачами, стало жутко.
Странный собеседник вызывал невольно суеверный страх и вспоминались старые, забытые силы: колдун, выходец с того света, человек, продавший душу дьяволу за знание тайн жизни…
Пришел посыльный и принес письмо. Уже на ощупь Кошелев угадал, что денег в конверте нет, а только визитная карточка. Конечно, с самым вежливым отказом.
— Что делать теперь?! — вырвалось у Кошелева. — Последняя надежда лопнула!
Он подперся обеими руками и закрыл ими лицо.
— Видите, — раздался сухой, деревянный голос собеседника, — у меня есть деньги, но я никогда никому не даю взаймы. Ни копейки! Каждый должен доставать сам. И вы также.
— Но как? Научите, посоветуйте! Время не ждет…
— У вас нечего заложить или продать?
— Все, что было возможно, уже сделано…
— Тогда продайте самого себя!!
Кошелев почему-то вздрогнул, но сейчас же рассердился.
— Что вы? Шутите надо мною, издеваетесь?
— Нисколько.
— Но я… я не женщина…
— Вы меня не так поняли. Когда говорят о женщине, что она продает себя, это условно. Не себя, а свою любовь она продает. А я предлагаю вам продать свое тело, свою физическую оболочку совсем.
— Не понимаю, о чем вы говорите.
И третий раз худой и длинный показал оскал черепа.
— Не пугайтесь и не бледнейте! Я не советую вам совершить что-либо ужасное. Напротив, очень простое. Вы слыхали, что военно-медицинская академия покупает скелеты у желающих, разумеется, с тем, чтобы воспользоваться ими лишь после смерти? На паспорте ставится клеймо: «скелет продан» и извещается полиция о совершившейся сделке. Поезжайте и заявите. Вам выдадут 25 р.
— Как? Только?
— А вы думали, что ваш скелет стоит миллион? Академия продает скелеты в разобранном виде за 15 р., а в собранном за 40 р.
Стрелка часов перешла четыре.
— Спешите! Не опоздайте! Там только до 5 часов.
Кошелев сорвался с места…
Отдавая деньги обрадовавшейся, истомившейся от ожидания жене, Кошелев не чувствовал удовольствия, испытываемого мужчиной, когда он дает деньги женщине.
Конечно, он скрыл, откуда у него явились в руках два больших золотых, три рубля зеленой бумажкой и серебро.
«Цена твоего тела!» — подсказал голос, похожий на сухой треск, издаваемый живым скелетом — странным собеседником в ресторане, худым и длинным, с обострившимся, как у покойника, носом и огромной синевой под глазами.
Жена радовалась, давно не видавшая золота, и ласкала его и перекидывала из руки в руку, и в лукавых глазах отражались отблески родственного женщинам металла.
«Цена твоего тела»!
— Ничего ровно не случилось, все это расстроенные нервы, — уговаривал сам себя Кошелев.
Но не мог избавиться от чувства утраты чего-то.
Он делал свои обычные дела и забывал часто, особенно при успехе, и странную встречу в ресторане и продажу скелета. Но в минуты тоски и уныния овладевало им мучительное ощущение. «Скелет продан»! И он ощупывал ноги, и руки, и ребра, тихо постукивал согнутым пальцем по черепу. «Не мои кости — проданы!»
Воображение рисовало ему не агонию смерти, а то, как он, то есть не он, а его кости, будут собраны на проволоках и будет улыбаться вечной, костяной улыбкой череп, и спинной хребет поддержит железный штатив. Придет профессор, соберутся студенты с молодыми, серьезными лицами. Бледный палец со старческой кожей, изморщинившейся на мякоти, будет трогать бесстыдно обнаженные кости его, Кошелева, и сухим, деревянным голосом перечислять латинские названия.
А он будет улыбаться и живому скелету науки, и жаждущим знания молодым, сильным телам жизнерадостной молодости…
Но явилось и иное чувство — чувство какой-то обязанности. «Скелет — не мой, я должен его хранить и оберегать».
Кошелев, чего не было прежде, боялся попасть под трамвай, остерегался извозчиков и автомобилей. И когда однажды сломал руку, то поймал сам себя на нелепой мысли:
«Я испортил доверенный мне скелет!»
