Ошибка биолога - [34]
Однажды, вечером, свояченица сообщила новость: белую женщину опять видели.
— Вот нашелся бы смелый человек — пошел туда ночью. Все мы только уверяем, что не боимся чертовщины, а пойдет интеллигент на кладбище ночью, сейчас у него галлюцинации, замирание сердца, нервное потрясение. Словом, та же трусость. По-моему: верь — так верь, или не верь и не трусь. Если бы я была мужчиной, непременно бы пошла и разобралась, в чем дело.
— И получила бы сильнейший насморк! — засмеялся Накрасин.
Полянский промолчал, но в голове его засела неотвязная мысль: «Надо показать себя перед Анной смелым мужчиной». И, когда встретил ее в коридоре, сказал вполголоса:
— Я иду сегодня в полночь на свидание с белой женщиной.
Она только блеснула на него глазами и чуть-чуть улыбнулась, недоверчиво качая головой.
Когда Полянский ушел, наконец, в свою комнату, в глаза ему бросилась записка, приколотая булавкой к подушке:
«Не решайтесь на это безумие: белая женщина действительно существует…»
Полянский не был трусом, но его охватило жуткое чувство, когда он стал спускаться с пригорка к болотистому берегу озера.
Мертвенный лунный свет, колеблющиеся туманные призраки, жалобный, заунывный стон какой-то ночной птицы… И вдруг издевающийся хохот рассыпался по лесу, переходя в дикое гоготание. Полянский остановился.
— Какой я дурак: ведь это — филин!
Он присел и закурил папиросу. Но руки его все-таки дрожали.
— Не просидеть ли здесь до утра и сказать, что исходил весь берег?
Но сейчас же возмутилась вся гордость молодого мужчины.
— Я обещал женщине! Я дойду! Чего бояться: у меня заряженный револьвер!
И он быстрыми шагами спустился к берегу, шлепая охотничьими сапогами по мочажинам.
Кругом обступала белая стена. Насквозь прохватывала сырость. Иногда из тумана внезапно выступал длинный кривой сук, словно иссохшая рука хватала и пыталась остановить.
Полянский натыкался на кусты, скользил и падал по рытвинам. Раза два срывался в самое озеро. Но шел и шел вперед, не ощущая страха и стараясь только победить расстояние.
Наконец, впереди стало светлее. Зачернели стволы сосен. Еще несколько шагов, и он выбрался на более высокое место. Тумана не было. Лунный свет ярко озарял все вокруг. Полянский вздохнул полной грудью.
— Ну, прошел насквозь болотную чертовщину!
Чувство совершенного подвига подняло его в собственных глазах и окончательно ободрило.
— Ну, белая женщина, где же ты? Иди сюда!
И, набравшись смелости, он несколько раз, громким голосом, вызывал ужасный призрак. Только эхо было ему ответом.
Полянский рассмеялся и пошел дальше, чувствуя себя героем. Внезапно захолонуло сердце: в кустах ясно мелькнуло что-то белое. Еще и еще… Потом пропало.
— Чудится! — успокоил себя Полянский, и, ускорив шаг, вышел на полянку. — Конечно, ничего нет!
Обернулся назад, словно от толчка, и дико вскрикнул.
Из чащи к нему неслась полуобнаженная женщина, простирая вперед белые руки. Распущенные спутанные волосы почти закрывали лицо. Только сверкали глаза двумя яркими звездами.
Полянский бросился бежать, но, споткнувшись о кочку, упал. И сейчас же на него навалилось чудовище. Сердце так билось: сейчас лопнет!
Но что это? Она не душит его. Нет. Она прижимается к нему молодым страстным телом, целует без конца. Нашла губы и впилась в них…
И, в порыве жгучих ощущений, он почувствовал, как в горло его впиваются острые зубы.
С невероятным усилием освобождается он из ужасных объятий. И, весь трепеща от еще неостывшей страсти и жажды борьбы за жизнь, стреляет в нее пуля за пулей…
Недвижно лежала она, широко раскинув руки, и тихо стонала. Темные пятна расплывались по белой сорочке.
Полянский дрожащей рукой откинул густые, спутанные волосы.
На него глянуло знакомое, столь желанное лицо Анны Петровны. И уста ее, покрытые его кровью, раскрылись с улыбкой и прошелестели:
— Любовь и смерть — родные сестры!
Человек без костей
Время шло и шло. Стрелка часов словно торопилась пройти круги и указать Кошелеву на роковую цифру, когда уже всякая надежда будет потеряна. А он тщетно ломал голову и все никак не мог выдумать денег.
Ресторан был полон. В душном, прокуренном воздухе стоял гул голосов.
Гремела посуда, толкаясь, пробегали лакеи с блюдами. Деловые люди быстро поглощали обед, расплачивались и уходили. А Кошелев все сидел за кружкой пива под враждебными взглядами слуг, сомневающихся в уплате по счету и в чаевых.
— Позвольте присесть за ваш столик.
— Пожалуйста! — машинально согласился Кошелев.
Длинный, худой господин с бледным лицом, с заостренным, как у покойника, носом и огромной синевой под глазами медленно опустился на стул.
«Словно аршин сложился» — пришло сравнение в голову Кошелева.
Посетитель спросил красного вина и едва отхлебывал из стакана, дымя сигарой.
Оба пили и молчали.
— Извините, — обратился вдруг к Кошелеву длинный и худой, — я, видите ли, занимаюсь разными исследованиями по части психологии, вернее, психофизики. Меня крайне интересует один вопрос: как душевные переживания отражаются на лице человека? Еще раз извиняюсь за назойливость, но мне кажется, что вас угнетает, больше того, подавляет какая-то мысль, то, что называется idee fixe.
