Ощепков - [53]
23 или 24 ноября супруги Ощепковы прибыли в Кобэ. Точка появления в Японии, где Василий Сергеевич не был уже несколько лет (возможно, с 1917 года, когда сдавал экзамены на 2-й дан в Кодокане), была выбрана, может быть и неосознанно, но удачно. После Великого землетрясения Канто, до основания разрушившего Токио и Йокогаму 1 сентября 1923 года (сгорели тогда и «Никорай-до», и почти вся православная миссия на Суругадайском холме), Кобэ стал местом сосредоточения большинства иностранных диаспор Японии. Русская колония насчитывала к тому времени около пяти-шести тысяч человек — это было, как уже упоминалось, самое многочисленное национальное меньшинство в Японии[202]… Люди в панике бежали сюда, на запад, в наиболее развитую часть страны из выгоревшей до состояния пепелища Восточной столицы, а иностранцам, ранее населявшим регион Токио — Йокогама, особенно приглянулся Кобэ.
Еще раньше, во второй половине XIX века, именно Кобэ и Йокогаму японское правительство «назначило» особыми территориями, специальными портами для торговли с заграницей. Их близость к крупнейшим мегаполисам страны (Йокогамы — к Токио, а Кобэ — к Осаке), а также изначальная ориентация на долговременное размещение иностранных диаспор сделали оба города уникальными и в архитектурном отношении. При сохранении по окраинам местной застройки, центры новых портов выглядели совершенно европейскими кварталами, подавляющее большинство жителей которых составляли европейцы и американцы, жившие обособленно от «туземцев». В то же время Йокогама и Токио не были друг другу конкурентами: первый порт специализировался на экспорте, второй — на импорте. Вновь и вновь прибывающим иностранцам, в том числе русским, легче было освоиться в европеизированных кварталах, а не в сохранявшей во многом приверженность национальным традициям «большой Японии». Но если до землетрясения 1 сентября 1923 года в Кобэ оседали в основном «на берег выброшенные грозою», случайно попавшие на Дальний Восток сибирские крестьяне, ремесленники, мелкие чиновники, солдаты и офицеры колчаковской армии, то теперь к ним добавились многочисленные беженцы из Токио. Кто-то находил в проживании здесь новые перспективы. Кто-то из них задерживался в Кобэ ненадолго, следуя отсюда в Китай, Америку, Австралию. Известный русский поэт-футурист Давид Бурлюк, живший до этого во Владивостоке и ставший свидетелем бурных перемен в Приморье (мог и с Ощепковым быть знаком — кто знает?), тоже оказался временным пленником Кобэ. Он оставил удивительный документ в стихах, очень точно передающий настроение русских, задержавшихся в этом портовом городе и ждущих парохода, чтобы убраться оттуда поскорее:
Пути супругов Ощепковых вели именно туда, где горевал поэт — в район станции Санномия или Санно-Номия, как назвал ее Давид Бурлюк. Это место стало центром эмигрантского и прежде всего русского Кобэ. К 1924 году эмигрантам уже не хватало для жизни старого сеттльмента у порта (сейчас это самый центр города), и они начали осваивать горы, выстраивая кто недорогие дома, а кто роскошные по японским представлениям, оборудованные печами — неслыханное в Японии дело! — особняки в предгорном, а значит, по понятиям Кобэ, престижном районе, называемом Китано. Как раз между Китано и старым европейским кварталом и располагалась станция Санномия (сейчас на этом месте построена станция Мотомати). Нам неизвестны ни название, ни точный адрес пансионата для иностранцев, в котором остановились Ощепковы сразу по прибытии в Кобэ, но именно тут произошел инцидент, очевидно подробно описанный резидентом в своем докладе в Хабаровск. В разных источниках он описывается по- разному[203], в том числе с использованием прямой речи, что сильно снижает степень доверия к таким вариантам рассказа, но резюме можно сделать следующее.
В один из первых дней после приезда в номер к Ощепковым постучался полицейский. Напомним, что для японской полиции тех времен, вплоть до конца Второй мировой войны, это была обычная практика. Стражи порядка в форме и в штатском повсюду, не скрываясь, следовали за иностранцами, останавливали их на улицах, заходили домой, подсаживались в купе поездов и на совершенно законном — по тем временам — основании требовали рассказать о целях прибытия в Японию, месте проживания, цели конкретной поездки и т. д. Не особенно церемонилась японская полиция и с вещами иностранцев, заходя в отсутствие гостей в гостиничные номера или домой и перерывая все до основания. С этим сталкивались практически все путешественники по Японии довоенных времен, зарубежные журналисты, коммерсанты — словом, абсолютно все. Японская полиция мощно прессинговала иностранцев, не давая возможности подумать о хоть какой-то антигосударственной или разведывательной деятельности в этой стране. Профессор Тед О’Конрой, проживший в Японии 14 лет, в том числе в те годы, когда там были супруги Ощепковы, вспоминал: «…когда я имел дело непосредственно с иностранным отделом центральной полицейской организации, я имел возможность часто наблюдать за слежкой и обращением чинов полиции с иностранцами. Многие европейцы покидали свой отель, чтобы купить папирос или выпить что-нибудь, и в каждом случае они становились предметом наблюдений какого-нибудь мелкого сыщика, состоявшего на службе полиции. Стоило иностранцу вскочить в трамвай, сыщик следовал за ним. Если иностранец шел пешком, сыщик шел по его пятам. Иностранец не мог укрыться от сопровождения своего сыщика, пока не возвращался в свой отель…
