Он сел как раз против жениха, — как мысленно называл его, и, казалось, что это прозвище делает того смешным и жалким. Было страшно досадно, что лицо красно и горит. «Ещё подумает, что от волнения», — морщась, размышлял он, и ни с того, ни с сего выпалил:
— Чудесная погода сегодня! Немного туманно и сыро, но это ничего... Не правда ли?
Никто ему ничего не ответил.
— Я часа три пробыл на воздухе... Даже лицо горит. И так приятно по-весеннему прозябнуть немного...
Принимая от игрока карты и вручая их жениху-банкомёту, поэт с лицом белого негра заметил:
— Хватили бы коньяку. Эта погода, знаете, обманчива. Она, как женщина, готовая поразить в самое сердце, только притворяется ласковой.
После этой книжной выдумки поэт окинул всех довольным взглядом, даже не подозревая, насколько сильно задел двоих партнёров.
Они встретились глазами, и у обоих выражение было остро подозрительное и враждебное. Но тут же обменялись насмешливыми улыбками, как будто по адресу поэта. Начиналась довольно глупая комедия, такая противная, что захотелось тотчас же встать и уйти.
В голову лезли нелепые мысли, — что он обыграет самодовольного жениха дотла, со всей его парфюмерной лавкой. Была ли бы тогда она его невестой!
Это его взбодрило, и он потребовал коньяку.
Но останавливала совсем не эта мальчишеская надежда. Было что-то другое, — какое-то суеверное чувство, вязавшееся со словами — попытать счастья.
Выпитая рюмка коньяку приятно согрела его и как бы осветила это чувство. Стало беспредметно весело и немножко жутко; он выпил другую рюмку.
— А ведь поэт прав.
Банкомёт вскинул на него глаза.
— Я не об измене женщины. Нет. А что коньяк согревает.
И, как ни в чем не бывало, обратился к поэту с благодарностью.
Поэту было не до того. Он поставил два рубля и взволнованно перебирал в кармане деньги, видимо, считая, сколько осталось после этой ставки.
Жених спокойно сдавал карты, и на левом безымянном пальце его пухлой руки переливался красивый рубин.
Кровь стучала в виски, как мягкий маленький молоточек, и, казалось, именно там выковывались назойливые мысли: она была сейчас у него; может быть, эти короткие пухлые руки обнимали её? Поздно! Она сказала, — поздно.
— Вам? — строго спросил его банкомёт, держа наготове карты.
Он ещё ничего не сообразил как следует.
— Нет.
Банкомёт бросил карты: «жир».
Поэт получил свои четыре рубля и опять зазвонил ими в кармане, проверяя кассу.
Не может быть; она слишком осторожна и ловка.
Но другая мысль высунула язык первой: э, может быть, из-за расчёта. Она хорошо знает могущество своего тела, могла рискнуть. Задаток, — как выразился он раньше, — и это должно было послужить своего рода обязательством для парфюмерного торговца.
Карты мелькали, разлетаясь, как птицы по гнёздам.
Он почти бессознательно загадал: если карта моя будет сейчас бита, значит, подозрение верно.
Бита.
Горечь. Злоба.
Сомнения не оставалось. Все представилось с ужасающими подробностями. И тут же в красном, грубом пламени назойливо затрепетали вульгарный слова, которые тогда, после первого их поцелуя, заставили его сморщиться: «Я чувствую, что ты разбудил во мне самку». Это отдавало недавней связью с каким-нибудь юнкером.
Теперь она, конечно, ничего подобного не скажет. Но фокус свой несомненно проделает с тем удивленным и как бы обрадованным лицом.
Новая карта его была опять бита. Он опять загадал: если бесповоротно...
Банкомёт даже не дал взглянуть на карты и выкинул девятку.
Какая сила распоряжалась им и решала его судьбу!
Он вздрогнул от суеверного чувства.
Игра все ещё шла ничтожная, и бледный партнёр почти не обращал на неё внимания, держа в углу прокуренного рта янтарный мундштук одного цвета с своими зубами.
Ещё рюмка коньяку. Вино засмеялось в нем тонким щекочущим смехом, толкая на вызов. На столе звенело несколько его золотых.
Игра сразу вспыхнула, как разгоревшейся костёр из золота, серебра и бумажек, смятых, как будто съежившихся от пугливого ожидания, вокруг которых с лёгким свистом разлетались карты.
Он все проигрывал и проигрывал. Уже своих денег почти не оставалось. Но проигрыш не переходил и к противнику: тот отдавал карту за картой своим партнёрам, и поэт, с лицом белого негра, все звучнее и звучнее разыгрывал деньгами целые мелодии в кармане.
— Позвольте мне, коллега, примазать на ваше табло?
Это был голос со стороны.
В душной атмосфере азарта, раздражаемого звоном денег, светом электричества и табачным дымом, ему почудилось в этом голосе что-то необычное.
Он увидел над собою одутловатое, вечно потное, красное лицо театрального декоратора; все знали его за игрока заядлого и едва ли не шулера. Это он познакомил его с Наташей, называя девушку кузиной. Этот человек был ему всегда антипатичен, но сейчас в этом обращении послышалось сочувствие.
— Пожалуйста. Но только, что за фантазия избрать моё табло? Карта совсем не идёт ко мне.
— Э, я нынче в большом выигрыше. Был в корню, теперь попробую на пристяжке!
Он примазал всего рубль, как будто желая этой жалкой ставкой умерить прыть своего противника. Но тот поставил последний золотой.
Все собственные деньги были проиграны.
Он уже хотел подняться, но его соперник испортил все дело:
