Осенняя паутина - [21]

Но зато то прекрасное, что встречалось среди этого уродства, поражало чистотою линий и стройностью, которой не встретишь среди женщин, калечащих себя с детства полным отсутствием движения и мускульной работы, корсетами, модной обувью и т. п.

В облаках пропитанного дешёвым мылом пара, в шуме и плеске воды и нестерпимом гаме голосов сердобольная Ольга Ивановна сначала растерялась и долго не могла ни толком разглядеть что-нибудь, ни даже ступить, куда надо. Там и сям, в толчее, женщины ошпаривали друг друга кипятком и ей грозило тоже самое. Она испуганно сторонилась тех углов, откуда неслись женский визг и брань. Наконец, освоилась и стала усердно искать Феклу и нашла её в парильной.

От удушающего жара тут нестерпимо было дышать, и огонь еле-еле пробивался мутным пятном сквозь завесу пара.

На скамейке сидела и, слабо шевеля руками, мылась Фекла; рядом с ней, на распаренном венике, краснело тельце новорождённого.

— Ты что же это, — набросилась в гневе на Феклу Ольга Ивановна, — уморить и себя, и ребёнка хочешь!

— Зачем уморить, — с трудом шевеля запёкшимися фиолетовыми губами, ответила та, блаженно улыбаясь.

— А что же это ты делаешь, если не моришь, спрашиваю я тебя?

— Парюсь, — в полном изнеможении простонала та.

— Вставай сию минуту, — гневно приказала ей акушерка и взяла на руки ребёнка.

Дотащились кое-как до предбанника. Фекла повалилась на скамью, полудыша, с полузакрытыми глазами.

— Ну, вот, дурно. Так я и знала.

И Ольга Ивановна хотела бежать добыть нашатырного спирта, но Фекла слабо её остановила.

— Не надо, ничего не надо. Это я проклажаюсь.

Акушерка была вне себя.

— «Проклажаюсь», скажите на милость. Нет, кто это тебя надоумил выкинуть такую глупость?

— По-ви-ту-ха, — кротко ответила Фекла.

— Хороша повитуха, нечего сказать. Что за некультурность. Мало того, что притащила родильницу с ребёнком, — бросила их в парильной.

— Не, зачем бросила, она сама парилась на полке.

Ольга Ивановна решила, пока Фекла отдыхает здесь, пойти и дать бабке хороший нагоняй.

На полке она нашла старуху, напоминавшую мешочек с костями. Распаренный веник прикрывал её жалкую наготу.

— Эй, ты, бабка! — сурово окликнула её Ольга Ивановна

Бабка не шевелилась.

«Неужели ухитрилась здесь уснуть?» — подумала Ольга Ивановна и стала расталкивать старуху.

Мешочек с костями не сопротивлялся.

— Да с ней обморок, — убежденно решила Ольга Ивановна. И с помощью банщицы поспешила вытащить старуху в предбанник.

Старуха оказалась мёртвой.

IV

Умерла и роженица в богатом доме.

Молодую, цветущую женщину не могли спасти ни лучшие доктора, ни чрезвычайный уход. Умерла она от заражения крови, которое оказалось непостижимым и роковым.

Кроме этого младенца, умершая оставила на руках отца ещё пятилетнего мальчугана-первенца.

К новорождённому взяли кормилицу, самую здоровую, молодую и красивую из всех, которых можно было купить за деньги.

Но в городе началась эпидемия скарлатины, и кормилица, навешавшая своего ребёнка, отданного в чужие руки, перенесла болезнь на братишку своего питомца.

И опять явились искуснейшие и самые дорогие врачи. Но они не спасли заболевшего.

Не избежала в это время эпидемии и дочь дворника Грунька. Но родители и не подумали изолировать другого ребёнка и приглашать врача:

— Никто, как Бог.

Ольга Ивановна, бывшая долгое время на практике в отъезде, явилась, когда Грунька была уже при смерти.

Когда она вошла в дворницкую, девочка лежала под образами, а над ней читал отходную пономарь из соседней церкви, пьяница жестокий, готовый за бутылку водки читать над покойником всю ночь.

Фекла, сидя на сундуке, что-то быстро шила из розовато коленкора, и на пошивку её падали слезы.

Никодим, по обыкновению, сидел мрачный и молчаливый, с маленьким на руках.

— Ах, Никодим, Никодим, — укоризненно обратилась к нему Ольга Ивановна. — Что же ты доктора не позвал?

— Бог лучше доктора знает, что надо, — отвечал убежденно Никодим.

— И это напрасно, — указала Ольга Ивановна на пономаря.

— А что же, попа брать для такой? — объяснил дворник по-своему этот выговор. — Не глупей мы людей. Знаем, что до семи лет дети ещё ангелы, после семи до двенадцати — аггелы, а уж потом — отроки. Отрокам не иначе, как попа.

— Да я не о том, — вразумляла его акушерка. — Девочка ещё не умирает, а тут отходная.

— Как не умирает! — сквозь слезы отозвалась Фекла. — Как же ещё умирают-то! Нет уж, я ей и саван шью.

И слезы полились из глаз Феклы, иголка выпала, и, опустив на ладони рук голову, она безутешно заплакала, приговаривая:

— Доченька моя! Доченька родная! Родненькая!

V

Ольга Ивановна, однако, пригласила к Груньке врача, того самого, который лечил богатых детей. Самой же ей пришлось снова уехать через день на долгую практику в имение к своей клиентке.

Однако, оттуда она написала, дворнику письмо с просьбой ответить, что сталось с Грунькой.

Дворник ничего не ответил, и Ольга Ивановна решила, что девочка умерла.

Каково же было её удивление, когда в первый же день по приезде домой она увидела Груньку живой и здоровой.

Девочка важно ходила по дворницкой босиком, но в длинном, розовом коленкоровом платье, с розовой атласной лентой на талии, и, как большая, через плечо все поглядывала на тянущийся подол.