Осенний светлый день - [48]

Топор у Глеба что надо, легкий, ловкий, с нешироким, отточенным до бритвенной остроты лезвием. И у Кости топор. Тоже неплохой. Глеб считает, что на черень лучше всего присмотреть рябину, а Косте березовый нравится. Хорошо, что два топора, два колота будут сделаны. Их сегодня два и надо. А завтра, вполне возможно, и все четыре понадобятся.

— Ну а мы с тобой давай чай варить, — предложил Тимоха, удивив Ивана своей инициативой и неискусственной заботливостью. Видно, и у Тимохи отмякло сердце оттого, что кончилось затянувшееся безделье и началась работа, ради которой они все и рвались в тайгу.

Правильное дело предложил Тимоха, хорошо с костерком в тайге. Уютно и спокойно. Благо площадку для костра вытаптывать не надо, вытоптана она здесь давным-давно, и вот оно, черное пятно от костра, зажженного еще в первый день приезда. Это место теперь как железнодорожная станция, где происходит перегрузка с широкой колеи на узкоколейку. В хребет от кострища уползает тропа, а в другую сторону, в долину, ведет широкая полоса тракторных следов.

За своей березой для черня Костя подался по тракторной колее, и не успел он еще скрыться за недалекими деревьями, как раздался его веселый и тревожный голос:

— Э-эй! Давай сюда. Идите посмотрите, что делается. Медведь.

Тимоха и Иван разом вскинулись — где медведь? — и тут же поняли, что опасности нет, но и то поняли, что Костя так зря кричать не станет. Торопливо, с переходом на рысцу, они поспешили на крик.

Костя стоял на тракторной дороге и крутил головой то в одну, то в другую сторону.

— Ты смотри, как он сиганул.

— Кто сиганул? — выдохнул Тимоха.

— Да медведь, говорю. Подошел к дороге, она его чем-то насторожила или еще что, вот он и прыгнул через дорогу. Вот его след и вот. Это сколько же метров будет?

— Хорошо прыгнул, — подошел и Глеб. — Здоровый мишка.

Прыгнул-то он, может быть, и хорошо, но от глубоких и крупных следов хозяина, от его мощного броска через дорогу, стало неуютно и знобко. Проснулся, значит, хозяин, теперь ходи, да оглядывайся.

— Не надо бояться, — Глеб посмотрел на своего подопечного, Ивана, поняв его опаску. — Медведь вниз ушел. Здесь ему пока делать нечего.

— Всяко бывает, — засомневался Костя. — Он же хитрый и себе на уме. А если злой… Помнишь, как медведь схарчил охотника из Озерного? Я еще рассказывал. Охотник опытный был, а вот попался. Медведь его скараулил в засаде. В три прыжка настиг. Тот и глазом не успел моргнуть, ружье не взвел. Потом замеряли прыжки и диву давались, какие они здоровые. Куда твоему Брумелю.

— Брумель вроде в высоту прыгал, — решил уточнить Глеб.

— А этот куда хошь прыгнет, — показал желтоватые зубы Костя. — И вверх, и вниз, и вдоль, и поперек.

Черни для колотов мужики еще не вырубили, покрутились в поисках их неподалеку от медвежьих следов и наткнулись еще на одни следы, параллельные мишкиным — изюбриные. Вполне может быть, что пролегли они в такой близости друг от друга совсем не случайно и где-нибудь, да сойдутся, на горький страх одних и сытую радость других обитателей тайги.

— Теперь этот медведь седьмую Казань перегребает, — сказал Глеб.

Фраза эта, с детства знакомая Ивану, но не расшифрованная до сих пор — почему Казань, почему седьмую? — означала, что тот, о ком говорится, спешно покинул эти места и ушел далеко.

Глебу Иван всегда верит: Глеб говорит только то, что есть, без тайного или явного лукавства. Да и нечего здесь лукавить: были здесь рогатые звери и ушли. За ними следом ушел хозяин. Вот и все дела.

С медведями у Глеба особые отношения, и выражаются они в несколько фатальной фразе: медведей я не боюсь, я им никогда ничего плохого не сделал, зла у них ко мне нет, и они меня не трогают. Если б я охотился на них — тогда другое дело.

Не год, не два знает Иван Глеба, побегал-полазил с ним по тайге и знает, что все это так. Не один охотник или браконьер материли на всю тайгу и поселок, и неизвестного им гада, который разряжал и крал настороженные медвежьи капканы. Капканы Глеб разряжал, это верно, но никогда их себе не брал. Уносил подальше и прятал под валежник. До второго пришествия искать будешь — не найдешь.

— Стрелять по медведю — это я еще понять могу, хотя сам без крайней необходимости ружье не подниму. А капкан — убийство.

Однажды Глеб нашел такой капкан при Иване. Вернее, причуяли ловушку собаки Глеба, рыжие и остроухие лайки, и прямиком вывели к капкану. Приманка нехитрая. Кол, а на нем протухшая рыбина. Неподалече еще кол и тоже с тухлой рыбой. Если провести от кола к колу черту, вот тут и смотри капкан, да будь осторожен: стальные клещи могут без труда перебить кость на слабой ноге человека. Расчет тут прост. Медведь, поймав носом запах тухлятины, придет к ловушке, а сняв деликатес с одного кола, тотчас по прямой направится к другому и непременно попадает в капкан. И тогда хозяину тайги остается только реветь от боли и ждать врага, который прекратит его мучения. Но если вырвется, тогда он сам мучителя караулить будет и всех, кто на него похож.

Глеб разрядил капкан и долго нес с собой, пока не зашвырнул его в густые заросли.

Уверенность Глеба в том, что медведи чаще всего мстят обидевшим их людям, избегая чинить зло людям ни с того ни с сего, зашла в нем так далеко, что он не очень испугался, когда во время рыбалки на Каменной однажды прямо ему под ноги выкатились из недалеких кустов два медвежонка. Но все равно знал — дело закручивалось опасное. Мамаша где-то бродит совсем рядом, и не дай бог увидеть ей своих ненаглядных рядом с двуногим и почувствовать, что им угрожает опасность. Вот тогда и кончится вооруженный нейтралитет между Глебом и медвежьим народом. Тогда одна надежда — на ружье. А вот ружья-то в тот раз у Глеба и не было.