Осенний призрак - [50]

Остаток дня был безрезультатным для нее и Харри. Карим организовал еще одну пресс-конференцию, на которой стервятникам нечем было поживиться. Но Ловиса Сегерберг, Юхан Якобссон и Вальдемар Экенберг недаром провели день в своей душной штаб-квартире.

Некоторым непостижимым для Малин образом Ловисе удалось отыскать бумаги, показывающие, каким образом семья Фогельшё оказалась на грани банкротства и почему они были вынуждены продать Скугсо Йерри Петерссону.

Разыскная группа собралась в комнате без окон, заваленной бумагами и папками, в полном составе, включая Свена Шёмана и Карима Акбара.

Стрелка часов приближалась к четырем. На лице Вальдемара за день появились отметины, о происхождении которых никто не хотел спрашивать. Один глаз его распух и посинел, на щеке красовался лиловый кровоподтек.

— Врезался в фонарный столб, когда шел за сигаретами, — пояснил Вальдемар, но никто этому не поверил. «Наконец и ты сам попробовал своего горького лекарства», — подумала Малин.

Экенберг выглядел куда более измотанным, чем обычно, когда заявил:

— Всего два дня как занимаюсь этим делом, а уже устал от этого бумажного Аида.

Все засмеялись над тем, как он выразился.

Бумажный Аид. Бумажное царство мертвых. Ад для полицейских на земле.

Малин рассказала о своем разговоре с Гольдманом, о том, что он был как будто рад тому, что она позвонила. Потом они говорили об отце Петерссона.

Внезапно все стали серьезными, когда слово взяла Ловиса.

— Я посмотрела операции, совершаемые Фредриком Фогельшё в Эстгётабанке в течение года. Очевидно, это крупные сделки с опционами.[46] Он много ставил, в основном себе в убыток.

— И? — спросил Харри.

— Он потерял много, очень много денег. Гораздо больше, чем вложил. Но через день после продажи Скугсо Фогельшё рассчитались со всеми долгами.

— То есть вы полагаете, что они продали Скугсо, чтобы покрыть долги?

— Вероятно, да.

— И старик Аксель Фогельшё вряд ли был доволен своим сыном, — добавила Малин.

— Едва ли, — согласилась Ловиса. — Я еще не нашла достаточно убедительных доказательств, однако вполне возможно, что Фредрик имел полномочия распоряжаться семейным капиталом.

— Он же работал в банке, — напомнил Свен. — У него были все возможности заключать любые сделки.

— Разве это не противоречит лучшим банковским традициям? — задал вопрос Вальдемар.

— Только в том случае, если ты брокер, — ответила Ловиса.

— Он был членом совета, — сказал Харри. — Об этом есть информация в годовом отчете.

— Ну, теперь мы знаем, что банкротство Фогельшё — не пустые слухи, — подвел итог Свен. — И это усиливает подозрения в отношении Фредрика. Теперь мы с уверенностью можем сказать, что он был зол или даже вне себя от ярости, когда семья потеряла Скугсо, и он мог направить свой гнев на Петерссона. Мы также можем утверждать с большой вероятностью, что Фредрик сам виноват в продаже замка. Разумеется, утром мы его допросим. Однако вряд ли имеет смысл теперь расспрашивать обо всем этом других Фогельшё. По всей видимости, они утаивали правду, чтобы сохранить лицо, и вынуждены были сплотить свои ряды. Нам лучше подождать чего-нибудь более конкретного. У всех у нас есть чувство, что они скрывают массу интересного, но сейчас мы просто попытаемся докопаться до их главной тайны, не прибегая к их помощи. Предстоящий допрос старика Акселя и Катарины будет эффективнее, если мы что-нибудь найдем до него. И в этом нам может помочь Фредрик Фогельшё. Может, он стал сговорчивее, посидев в камере?

Форс представила себе Фредрика Фогельшё, свернувшегося калачиком на тюремной койке, одинокого настолько, насколько может быть одинок только убийца. И все же ей трудно в это поверить.

— Еще что-нибудь? — спрашивает комиссар.

— Нет, — в один голос отвечают Ловиса и Юхан.

— Мы продолжаем заниматься договором аренды и компьютерным предприятием, — добавила Ловиса, — а также всеми другими возможными деловыми контактами и делами наследства. Похоже, никакого завещания не было.

— Тем не менее вы хорошо поработали, — сказал Карим, и Малин отметила про себя, как развод подточил его силы. Она знает, что он как никто понимает ее положение, что тоскует по своей жене и сыну, что только и делает, что ищет в своей повседневной жизни лазейку, в которой можно было бы укрыться от всего этого.

Малин сидит на диване в гостиной. Сопротивляется — может, как Оке Петерссон когда-то. Лучше всего было бы вылить оставшуюся текилу в раковину на кухне, но на это у нее не хватит сил. Неизвестно, когда она еще может понадобиться. Может, сейчас?

«Я должна была попросить Туве взять такси. Любая мать пойдет на что угодно, чтобы встретиться со своей дочерью. Но только не я. Я свела наш разговор на нет. Ни на чем не настаивала».

Какой был голос у Туве? Разочарованный, одинокий? Нейтральный? Отстраненный? Понятно, что она не хочет приезжать сюда.

«Или я сейчас поддалась страху? — думает Малин. — Я окончательно поняла, что не могу тебя спасти.

Ты можешь умереть, любимая дочь. Я поняла это прошлой осенью. И не смею больше любить тебя, заботиться о тебе, потому что страшно боюсь боли. При одной мысли о ней я хочу сойти с ума.