Осенний Донжуан - [4]

Особенно не ожидала Алена, которую Чуча лично четыре раза сопровождала на аборт.

Алена и Чуча были ближайшими подругами. Алена единственная из общества знала, от кого забеременела Чуча, и именно поэтому она была уверена, что ей тоже выпадет сопровождать Чучу в известное заведение по известной надобности.

- Чего ты, собственно, ожидаешь? – спросила Алена, когда у Чучи минула восьмая неделя.

- Родов, - ответила Чуча.

Тогда-то совершенно для Лены неожиданно и выяснилось, что, оказывается, Чуча - горячая противница абортов вообще, и абортов от любимого мужчины – в частности. Алена, которая беременела исключительно от любимых мужчин, неделю с Чучей не разговаривала. Но потом как-то Нелюбов зашел к ней одолжить денег, узнал про конфликт и единым мановением руки все уладил.

Кстати, одалживались у Алены многие, постоянно, на протяжении всей истории существования общества. В вопросе денег Алена всегда была исключительно добропорядочна: она их имела. Сначала это радовало: когда начинался сбор средств в пользу недопивающих детей среднерусской полосы, и выяснялось, что мероприятие под угрозой срыва из-за элементарной нехватки у этих недопивающих детей денег, Алена всякий раз извлекала из заветного кармашка недостающую сумму со словами: «Вот у меня тут осталось немного…». Когда через несколько часов история повторялась, - она повторялась в точности, кармашек, правда, мог быть другой, но слова звучали определенно те же самые.   

Потом вечное денежное милосердие Алены стало раздражать общественность. С новой силой зазвучали разговоры об абсолютной свободе и главной ее составляющей – свободе от всего материального. Алену стали избегать, а однажды даже выставили из компании, - это случилось в новогоднюю ночь, а поэтому было особенно обидно.

Со временем максимализм неприятия материальных благ сменился пониманием, что материальные блага сами по себе – не зло. Наоборот, это тепло, приятно и удобно. Хотеть, чтобы было тепло, приятно и удобно, - естественно. Стало быть, тот, кто этого хочет, - никакое не чудовище, а просто homo natura. А если этот homo сумел реализовать свое желание, то он не только natura, но и sapiens, достойный уважения. Этот нехитрый силлогизм применили к Алене, которая на тот момент уже начала делать свою стремительную карьеру финансового аналитика, - применили и простили. Тут опять пригодился Нелюбов, который денежным милосердием Алены не только никогда не раздражался, но продолжал пользоваться и во времена остракизма. Даже когда у Алены появился Павел – и тогда продолжал. Хотя спать с ней перестал и намеков никаких не делал. Но если бы он и дальше состоял в алениных любовниках, вряд ли Павел мог ненавидеть его больше.

Павел, видите ли, был еврей в восемьдесят восьмом поколении – и еврей презанятный. Еврейство было его религией и смыслом жизни, именно еврейство, не иудаизм, ни что другое.

Анекдотам о еврейской бережливости он соответствовал как будто нарочно. Он отчаянно настаивал на том, чтобы стебельки петрушки тоже обязательно использовались бы в еду (если для салата общипали листья, то стебельки вполне сгодятся в суп), - и пучок стебельков трогательно лежал в уголке холодильника, пока Алена украдкой не использовала его как мусор для мусорного ведра.

А как Павел извлекал купюры из кошелька – эта драматическая миниатюра способна была украсить сцену любого столичного театра. Казалось бы,  ничего особенного не происходило, но в каждом движении сквозили ленца, снисходительность и откровенное нежелание расстаться со своим. Он размеренно доставал потертый кожаный бумажник, распахивал его – затем делал паузу с зависшей в воздухе, над бумажником, рукой. Шевелил и потирал пальцами, будто разогревая перед тяжкой работой, запускал их в бумажник и некоторое время держал там без движения, лишь помедлив достаточно, так, чтобы все прочувствовали ответственность момента, он с какой-то пружинистой оттяжкой, вынимал денежку. Надо отдать ему должное – такого серьезного отношения удостаивались не только свои деньги (которых, кстати, Павел в какой-то невразумительной конторе по продажам чего-то невразумительного зарабатывал мало), но и чужие. Одним словом, чаще всего в его бумажнике обретались аленины деньги. И каково-то ему было слышать:

- Солнышко, отдай Нелюбову тысячи полторы, он потом вернет.

Тем более, что Павел знал: не вернет, не было еще такого случая, чтобы Нелюбов долги деньгами отдавал. А потом Нелюбов занялся народной дипломатией, восстанавливая разорванные связи, в результате чего на квартире Алены стало время от времени людно, и число заемщиков увеличилось. Тогда Павел окончательно записал Нелюбова в палестинские арабы. Едва тот появлялся, Павел занимал доминирующее в комнате кресло и оттуда вел боевые действия, снабжая ехидными комментариями почти любую нелюдинскую реплику.

- За меня сейчас две компании дерутся, - говорил Нелюбов. – Вот не знаю, идти арт-директором в ночной клуб или коммерческим в торговое представительство…

- Нууу, это мелко. Соглашайся только на позицию генерального. Я слышал, на складе вторсырья освободилась вакансия генерального приемщика стеклотары. Думаю, ты справишься – с твоим-то опытом.