Осенние рассказы - [30]

Но весной что-то сломалось.

4.

В первых числах мая мы шли от Проспекта Мира к Сокольникам. Справа был овощной магазин, потом мост, по которому рыча перекатывались самосвалы, а за мостом и железной дорогой начинались расцветающие кустики непонятной природы, и трава, и буйство природы.

— Инна, — я смотрел на нее. — Ты прекрасна. К тому же ты умна, а это уже совсем большая редкость, особенно среди женщин.

— Ну ты хватил, — она улыбнулась.

— Посмотри, как красив этот парк. Жизнь прекрасна, любой, наугад выбранный момент навсегда остается в памяти. Я читал где-то, что человеческая память запоминает все, в мельчайших подробностях, как видеозапись, каждую секунду, и, если напрячься, через много лет можно будет точно вспомнить, где лежала эта поломанная ветка, каждый листик на этой тропинке, каждое дыхание, каждый поцелуй. Представь себе, через двадцать лет ты просыпаешься, открываешь глаза, и видишь все, как будто оно происходит сейчас, в эту секунду.

— Сейчас попробую, — она закрыла глаза. — Это я пытаюсь вспомнить, как я была на даче, маленькой. Не-а, не получается, что-то колышется перед глазами, смутно как-то.

— Это потому, что мозг не дает людям прикоснуться к памяти. Как предохранительный механизм, иначе люди могут сойти с ума. Они потеряют представление о пространстве, времени, и начнут жить прошлым или будущим, забыв о настоящем.

— Не знаю, — Инна замолчала. — Если это действительно так, как ты говоришь, то жить станет страшно.

— Ты права, — я на секунду задумался. — А я тебе сегодня говорил, мне иногда кажется, что я вижу не только то, что происходило со мной, но и умею читать память окружающих, давно умерших людей. Это так интересно, но и жутковато одновременно…

— А может тебе к врачу сходить? — Инна испугалась и как-то замкнулась.

— Да нет, не пугайся, это просто чересчур развитое воображение. — Я погладил ее по щеке, и Инна замерла. — Посмотри мне в глаза, — ее зрачки встретились с моими, я погрузился в них, и мы снова слились в поцелуе.

— Увидят же, — смущенно прошептала она, заметив трех мужиков, с решительным видом направляющихся в кусты.

— Да не до нас им, — я засмеялся. — Они распивать пошли после работы, отработали смену и отдыхают.

— Ну все равно, пойдем. — Мы обошли небольшой прудик и вышли на городскую улицу. Около входа в парк улица проходила по мостику над рельсами железной дороги. Под мостом прогрохотала электричка.

— Пошли, пошли, — прошептала она.

Уже стемнело, на улице зажглись фонари. Таинственен был этот район, желтый свет расплывался по мостовой, черные кусты шуршали сухими листьями, машины проносились мимо, освещая нас фарами.

— Красивый сегодня вечер, черт возьми, — я впитывал городские улицы, запахи и шорох автомобильных шин.

— Ой, слушай, в «Звездном» сегодня крутят «Несколько дней из жизни Обломова». Пошли?

— Пошли.

И понеслось. Штольц и Обломов, и нелепость, и радость жизни, и счастье, и снег…

— Я, кстати, за Штольца. За энергию и созидание. За готику и империю. Но тем временем понимаю, чувствую и даже сочувствую Обломову. Ведь это наше все, соединилось и слилось.

— Чушь какая-то. Все страдают, цыгане, пьянство, Надоел пьяный надрыв.

— Милая ты, но глупая. От себя не уйдешь.

— Я уйду. Надоели, идиоты. И ты тоже. В глазах ее стояло странное выражение, словно что-то, давно сдерживаемое прорвалось изнутри. — Ты знаешь, я давно хотела тебе сказать. Я не хочу больше с тобой встречаться. Я боюсь тебя.

5.

Нокаут был настолько болезненным, что не доходил до сознания несколько минут.

— Что?

— Что слышал. Ты слишком опасен.

— И для чего же я слишком опасен? Для здоровья?

— Для будущего.

— Ааа. Понятно. Для будущего. Будущее размажет нас манной кашей по краю тарелочки и не поморщится. Инна, ты же..

— Что я?

— Ты же выше, умнее.

— Ничего не знаю. Я хочу жить сейчас и здесь!

— Инночка, милая, ну какого черта!

— Вот заладил. А кто я? Кто? Я обычная женщина. Я хочу замуж, да. Хочу детей. Хочу нормальной жизни. И смотрю на тебя, и думаю, с этим мне только в Сибирь как женам декабристов. А жизнь одна, понимаешь, одна! И другой не будет.

— Ах, как часто слышал я эти аргументы, — нахмурил я брови. — Радость мещанина, двухкомнатная квартирка в Чертаново, хрипло играет радиоточка, пахнет подгоревшим маслом, располневшая жена в засаленном халате готовит яичницу, орут дети. Счастье простого советского человека.

— Вот в этом ты весь, на нормальных людей тебе наплевать.

— Инна, во-первых не наплевать, во-вторых ты не из этого клана.

— А откуда ты знаешь? Почему ты взял себе право судить тех и этих, и вообще кто ты такой?

— Не смей. Я тебя умоляю.

— Извини, я все решила, — слова эти из ее волшебных губ были тем более обидны…

— Какая глупость. Смотри, не пожалей.

— Я? Я пожалею?

И мечта жизни моей, хрупкая и поэтическая Лаура кисти Ботичелли в одно мгновение превратилась в огнедышащего дракона.

О, Боги… Высокое и низкое, вода и огонь, я почувствовал, что земля горит под ногами и еще подумал: зачем же теперь жить.

6.

События последних дней меня подкосили. Я сидел дома на пятом этаже хрущевской 12-этажной башни и третьи сутки пил разведенный медицинский спирт. Из мещанского трюмо темного дерева пятидесятых годов на меня смотрела опухшая физиономия. Все это казалось пошлым и неестественным, будто происходило с кем-то другим. Я набирал ее телефон, она бросала трубку.