Осенние мухи. Дело Курилова - [23]

Я побывал в миссии, предъявил фальшивый паспорт, не менее фальшивые рекомендательные письма и добился своей цели намного быстрее, чем если бы и вправду был Марселем Леграном. Швейцарский министр дал мне записку, в которой гарантировал мою политическую благонадежность, и я в тот же день отправился во дворец.

Секретарь изучил мои бумаги и попросил вернуться на следующий день, что я и сделал.

Назавтра я явился в назначенный час и ждал.

Курилов пересек зал тяжелыми, но быстрыми шагами и протянул мне руку.

Я испытал настоящее потрясение, увидев его вблизи. Он выглядел почти стариком, под глазами залегли глубокие тени, лицо заплыло жиром и как будто смягчилось, утратив гранитную жесткость черт.

В тот день, когда мы встретились у дома Курилова, я обратил внимание на одну странность: он поднял глаза, но мне показалось, что он смотрит сквозь меня, как будто ищет что-то взглядом за стеклянной стеной. У Курилова был высокий лоб и очень большие уши… Во время нашего недолгого разговора он не спускал с меня цепкого взгляда усталых голубых глаз. Мне потом рассказали, что именно так, не моргая, смотрел на собеседников Александр III. Министр наверняка подражал императору, но главное — он находился во власти какой-то навязчивой идеи, так что его неподвижный отсутствующий взгляд внушал не страх, а неловкость и замешательство.

Курилов задал несколько вопросов, спросил, могу ли я переехать в особняк на Островах в следующий понедельник.

— Я проведу там июнь, — сообщил он, — а осенью мы уедем на Кавказ…

Я согласился. Он сделал знак секретарю, тот проводил меня до двери, и я ушел.

Неделю спустя я отправился на Острова. Дом Курилова находился на стрелке, откуда открывался вид на Финский залив. Заходящее солнце отражалось в сверкающей серебром воде. Чахлые березы и невысокие ели росли на рыхлой земле, из которой сочилась черная дурно пахнущая вода. Никогда в жизни я не видел такого количества комаров. Вечером вокруг зданий клубился белесый туман, в воздухе летали тучи болотных кровососов.

Все дома на Островах были очень красивы. Вилла Курилова была выстроена в итальянском стиле, пышном и затейливом, со стенами шафранового цвета, бледно-зеленым цоколем и большими балконами в форме яйца. Некоторые дома в Ницце чем-то напоминают этот особняк.

Во время Гражданской войны вся эта красота была уничтожена. В октябре 1919 года, когда мы сражались с Юденичем, я один раз приезжал на Острова, но не нашел и следа дома Курилова. Мне показалось, что земля поглотила стены, а на их месте образовался глубокий пруд. Я вдохнул запах стоячей воды и испытал странное, смутное чувство…

Какое-то время я жил на вилле с десятилетним сыном Курилова Иваном и его воспитателем-швейцарцем по фамилии Фрёлих. Министра задержал император. Позже приехали жена Курилова и его дочь Ирина Валерьяновна (домашние звали ее Ина). Министр появился последним.

Глава IX

Валерьян Александрович приехал поздно вечером. Я проснулся, услышав, как к дому подкатила карета, и подошел к окну.

Лакеи стояли у открытой дверцы, секретарь поддерживал Курилова под руку, помогая выйти. Он медленно, с видимым трудом пересек двор, остановился на крыльце и что-то сказал, указав на чемоданы. Я смотрел на него, не отрываясь, как рыбак, который долго стоял на берегу реки с удочкой, поймал наконец вожделенного лосося или стерлядку и любуется трепыхающейся добычей.

Курилов давно вошел, а я все еще предвкушал ту минуту, когда увижу его мертвым, принявшим смерть от моей руки.

В ту же ночь — я еще не лег и читал — ко мне постучал слуга.

— Вас просят вниз, его превосходительство нехорошо себя чувствует.

Я спустился и услышал за дверью изменившийся до неузнаваемости голос Курилова, не голос — протяжный, прерываемый стонами крик:

— О Боже! Господи! О Боже!..

— Скорее, — сказал слуга. — Его превосходительству очень плохо…

Я вошел. В комнате царил невероятный беспорядок. Курилов лежал на кровати совершенно обнаженный. Пламя свечи освещало его огромное желтое тело. Он метался, каждое движение причиняло ему адскую боль. Он увидел меня, хотел что-то сказать, но в этот момент у него на губах выступила черная пена, открылась рвота. Кожа на скулах пожелтела, под глазами залегли темные круги. Он со стоном указал рукой на печень, я попробовал пальпировать, но сделать это оказалось непросто: живот заплыл жиром.

Маргарита Эдуардовна стояла на коленях, поддерживая руками запрокинутую голову мужа.

— Печень? — спросил я.

Она кивнула на приготовленный шприц с морфином.

— Мужа лечит профессор Лангенберг, но его не оказалось дома, — прошептала она.

Я сделал укол и положил на печень горячий компресс. Курилов впал в полузабытье.

Около часа я менял компрессы. Он перестал стонать и лишь изредка вздыхал, как будто ему не хватало воздуха. На груди висел золотой образок на шелковом шнурке. Все стены, затянутые темно-зеленым, почти черным репсом, были закрыты образами. В углу перед огромной иконой Богоматери с некрасивым исплаканным лицом горела лампада. Над кроватью Курилова иконы висели в три ряда.

Жена министра, застыв как изваяние, баюкала в ладонях тяжелую голову больного, словно это был младенец.