Осенние клещИ - [29]

Группа повернулась ко мне спинами и перешла к кровати алкаша, а я залез под одеяло и повернулся на правый бок лицом к стене. Мысли с Васиной жены и дочки прыгали к эпилепсии, трём годам лечения и летальному исходу. «Тачку надо продать если эпилепсия начнётся! Хоть за сколько!» – подумал я и понял, что проблема денег, машин и даже баб меня вообще перестала задевать. Оказывается, всё это надо только тогда, когда есть здоровье! Случайный укус какой-то вши – и думаешь только об одном: господи! Возьми всё! Но сделай так, чтобы я не болел этой кошмарной заразой! Всё остальное – просто какой-то мираж. Бабло – вообще навоз. Главное – это здоровье! И я, человек, который не курил, не нюхал, посещал спортзал – оказался на этой свалке тел рядом с каким-то пропившим мозги алкашом! Где справедливость в этом мире?

Серость этого дня к вечеру разбавило ещё одно событие. Кроме измерений температуры, уколов, капельниц и посещения столовой в больнице есть ещё несколько стандартных видов убийства времени: четырнадцать часов сна, пара часов просмотра новостей и сериалов по телевизору в холле, чтение книг, травля баек и приход друзей и родственников.

– Сергей, к вам посетитель! – огорошила меня сестра Светлана ближе к вечеру, и в проёме двери я разглядел роговую оправу Татьяны Даниловны.

– Лежи-лежи! – положила она руку мне на грудь, видя мою попытку сесть.

Состояние в тот момент у меня было так себе. Температура упала до тридцати семи с половиной, но мысль о том, что меня в таком виде увидит человек из нормального, того, здорового мира, повергла меня в панику и ужас. Я не знал: то ли мне закрыть лицо, чтобы она не видела моего скошенного рта, то ли отвернуться, то ли уж сесть или даже пройти перед ней, подволакивая ногу, чтобы она поняла, что я не придуриваюсь, а вправду болен.

– Сергей, наш коллектив передаёт тебе привет и желает быстрейшего выздоровления! – сухо сообщила мне секретарша. – Это тебе от всех нас. Иван Николаевич пока будет платить тебе белую по среднему. Если что – звони. Выздоравливай!

Она положила мне на живот увесистый пакет, пожала руку и вышла. Я не успел сказать ни слова! Было слышно, как она в коридоре о чём-то ещё довольно долго говорила с врачом и расслышал, как они с доктором несколько раз повторили какую-то загадочную аббревиатуру «РНК». Потом всё стихло. Я сел и заглянул в пакет. Штук десять разных шоколадок, банка кофе, несколько огромных красных яблок и толстая потрёпанная книга. Я достал книгу и прочитал на обложке: Фёдор Михайлович Достоевский. «Преступление и наказание».

– Суки! – в сердцах прошипел я. – Это типа – смешно? Вот же суки!

Я уткнулся лицом в подушку и подумал: а хорошо бы сейчас снова улететь в черноту и холод на зелёных конях!

Ночью мне снова стало хуже. Накаркал! Я проваливался в забытьё, и тогда появлялся Иван Николаевич, который злобно улыбался и крутил у меня перед носом томиком Достоевского:

– Прочитай! Тебе будет очень познавательно! Одно название чего стоит!

– Почему именно мне это будет познавательно – не объясните? – даже в бреду я беседовал с шефом, обдумывая каждое слово.

– Потому что ты подонок! – рубил шеф. – Тебе тридцать три года, а у тебя дочи нет! Ты нахер не нужен никому! Ни богу свечка ни чёрту кочерга! Сдохнешь – кто заплачет? Никто! Парализует – кто жопу тебе подмывать будет? Что б ты жил на одну зарплату!

И я молчал уже не потому, что боялся спорить, а потому что ответить было нечего. А шеф всё тыкал и тыкал мне в нос книгой, грозясь прислать ещё и «Идиота», раз я не умею извлекать уроки из тяжёлых жизненных ситуаций.

* * *

Шестнадцатого сентября я, наконец, понял – какое нынче число. Мой телефон стал подавать сигналы бедствия, я включил его на подзарядку и тогда понял, что сегодня – шестнадцатое сентября. Это мало что меняло, но по крайней мере я осознал себя на шкале времени. Весь день я чувствовал себя вполне себе терпимо, но к вечеру шестнадцатого мне снова стало хуже, причём резко. Ещё утром доктор, пробежав глазами мою историю болезни, предупредил меня о двугорбом графике подъёма температуры и предупредил, чтобы я заранее съел шоколадку: сегодня такой день, что возможно всякое. Ноздря в ноздрю со мной шёл Петька. Ночами он начинал стонать и нести всякую чушь, и та часть палаты, что температурой и интоксикацией не страдала, вздыхала, ворочалась с боку на бок и накрывала уши подушками. Иногда, в часы просветления после капельницы, мы с ним обменивались парой-тройкой фраз и даже сходили в душ смыть вонючий пот. Он оказался из Бархатово. Из родни у него остался только старший брат, который сейчас убирает урожай на своём огороде и приехать попроведать не может. От парня остался один скелет. Есть он не мог вообще, только пил воду и иногда компот. От всего остального его тут же рвало прямо на пол, и сестра Светлана вскоре поставила ему под кровать тазик. Я спросил – будет ли он шоколад или яблоко, и отдал ему одну большую шоколадку из тех, что привезла мне Даниловна. Вечером шестнадцатого мы с Петькой почти синхронно начали умирать, и я вдруг осознал, что больше этой пытки не выдержу. Неделя жара высосала из организма всё, и я, прежде чем лечь, посмотрел в окно на красивый закат. Конечно, это был не пейзаж с небоскрёба, к которому я так привык, и рядом лежала не голая баба с третьим размером, а беспамятный алкаш, неговорящий дед, почти здоровый Вася и умирающий мальчик Петя. Но это был последний вечер в моей жизни. Я понял это абсолютно чётко. И стало обидно, что сдохну я как подонок. Без дочи. Без сына. Никому ничего хорошего не сделавший, а только завидующий всем, у кого на три копейки больше. И шансов сделать что-то хорошее больше нет. Я их все профукал! Тридцать три года псу под хвост! И ничего уже не вернёшь и не поправишь. Что прожил – всё зря! Подонок! Так и напишут на надгробии. А кто напишет-то? Даже такую дрянь написать некому!