— Костя, ты сегодня рано… Я тебе всегда что-нибудь рассказываю. Так вот. Рассказ с тебя. Я же в этом кафе ни разу не была. Расскажи, какое оно? Ну, так — интерьер, уютно ли в нём, что подают, какое у них фирменное блюдо. Сегодня я тебя не видела, в новое место не попала — хоть голос твой послушаю. Расскажи, а?
Немного удивлённый, он хмыкнул. И — сначала медленно, а потом — ободрённый моими уточняющими вопросами, уже увлечённо начал рассказывать. Это называется — я хитро усыпила бдительность подозреваемого объекта.
Я вслушивалась в его низкий спокойный голос, и карандаш жёстко чертил главные линии будущего портрета, более мелкими и частыми штрихами растушёвывал тени на лице, которое постепенно являлось мне на рисунке. Слушая Костю и представляя, что он рядом, я начала замечать в быстро ложащихся на бумагу штрихах необычные особенности: теней было много — лицо появлялось так, словно Костя сидел в темноте, где время от времени возникали бегучие огни. И пару раз я замечала, что те тени, которые я уже нарисовала, очень хочется стереть, а потом вдруг оказывалось, что они на нужном месте. Как будто он сидел не в квартире, а где-то в темноте, где время от времени появлялось недолгое освещение.
Потом у меня исподволь начало подниматься изумление: обычно слегка вьющиеся волосы Кости, немного пушась, мягко падали ему на лоб, а сейчас мой карандаш жёстко и уверенно лепил волосы, словно размазывая их по его лбу.
Он ещё что-то говорил, а я машинально спрашивала или соглашалась с его утверждениями… Портрет-набросок был готов. Отодвинув его от себя чуть дальше, я всмотрелась — увидела рисунок в общем и целом и не поверила глазам. Но всё же сообразила быстро и бесшумно перевернуть лист и на следующей странице начала поспешно набрасывать линии, стараясь очень коротко, контурами изобразить его машину. Причём очень маленькой. Будто видимую издалека.
Кажется, моё молчание затянулось.
— Алёна, ты ещё слушаешь меня?
— Никуда не уходи, Костя! — сорвалось с языка. — Подожди меня!
И, оборвав связь — не дав ему и слова сказать, бросилась из ванной комнаты.
В моей — народ с интересом выполнял за меня мою работу. Михаил печатал, а Женя диктовал. Сидели рядом, и, когда диктовка застревала на непонятном, плохо различимом слове, оба чуть не стукались головами, пытаясь сообразить, что же за слово написано у девицы-автора.
— Ребята, простите, но мне надо бежать! — виновато сказала я, хватая со стула охапку своих вещей.
— Беги-беги, — снисходительно разрешил Женя. — Нам тут тётя Надя обещала ещё пирожков нажарить. Нажрёмся горяченьких на халяву — и пойдём. Мишку я довезу до дома. Так что — не переживай.
— Ага, — довольно подтвердил Михаил.
— Тогда приятного аппетита!
— И тебе — приятной пробежки! Зонт не забудь — там ещё льёт!
— Знаю!
Ещё бы я зонт взяла! Мне недалеко! Коротко забежала на кухню предупредить маму. Засмеявшись при виде пирожковой горы, я с удовольствием умыкнула целый пакетик пирожков. Пакет я сунула под куртку, чтобы хорошенько закрыть от холода, и помчалась из квартиры.
Накинув куртку только на плечи — дождь только моросил, в чём убедилась, быстро глянув на открытый балкон, я выбежала на тёмную по-вечернему улицу и побежала по дороге мимо нашего дома. Горячий пакет прижимался к моему животу, и было странно и смешно это температурное расхождение: со стороны — холодно и промозгло, а изнутри — жарко… Следующий дом, соседний по улице, со стороны дороги был полон разных магазинов, но самый первый из них — одноэтажка-пристрой, продовольственный. Перед ним всегда было много автомобилей.
В переулке ахнула, когда рванувшим между домами ветром меня едва не снесло к газону. Еле удержалась на ногах и, хваля себя за сообразительность: «Хорошо, что зонта не взяла!», несколько шагов трудно шла против ветра с мелкими и колючими дождинками, бьющими по лицу. Заскочила за угол следующего дома — здесь ветра нет. И побежала — по широкому бетонному крыльцу магазина-пристроя, а потом с него — к магазинной стоянке.
Народу не видно — десятый час, а магазин работает до девяти. Чуть в стороне — три машины, и в темноте все три чёрные. В свете фонаря одна чуть блеснула багряным. Я подлетела сзади, вцепилась в машинную дверцу впереди и поспешно зашлёпала мокрой ладонью по стеклу.
— Открывай — промокну!
Сваливаясь на сиденье, успела скинуть куртку и, кажется, положить куда-то в сторону пакетик с пирожками. И ахнуть успела, когда меня сильно схватили — и, мокрую и холодную, прижали вдруг к сильному и тёплому, а потом я внезапно приподнялась — нет, меня приподняли и усадили на его колени… Колдовские поцелуи заставили забыть, где я, что со мной. Я только закрыла глаза и чувствовала лишь, как сильные руки и требовательные губы превращают меня в нечто послушное, пластичное, растекающееся под жадным напором. Слова: «Осторожно, я вся в дожде…» смялись на моих губах и растворились под натиском голодного рта. И на этот голод мужчины, слишком долго одиноко сидевшего в машине, эхом откликнулся мой, тоскующий и всепоглощающий. Я так давно его не видела, я так хочу его, ведь он так близко, но почему всегда так далеко?! Сначала робко, пытаясь сделать и что-то сама, а потом просто ловила его рот, его губы…
