Осеннее равноденствие. Час судьбы - [6]

— Жми и ты за ним, молодуха.

— Лев, я твоя мать!

— Молодуха!

— Бронюс!.. Бронюс, подожди…

Проснулись собаки, залаяли со всех сторон, завыли.

Кристина натянула одеяло до самого подбородка, зуб на зуб не попадал почему-то.

…Родители Чесловы на ту половину дома въехали вскоре после войны — после того, как однажды ночью исчез прежний хозяин. Кристина приобрела новую подругу, правда, старше на два года с хвостиком, зато разбитную, падкую на всякие шалости. Что и говорить, даже в те мрачные дни иногда веселились вовсю и смеялись до упаду. Но вот однажды отца Чесловы, который с отрядом мужчин бродил по хуторам, наводя порядок, привезли на дне телеги, закрытого запятнанной шинелью. Чеслове той осенью стукнуло четырнадцать, ее приняли в комсомол, и она торжественно выговорила непривычные для ее детских губ слова: «Буду бороться за дело моего отца!..» Криста каждый день ее видела, каждый день они встречались в коридоре или во дворе. Нередко вместе ходили в школу и возвращались вместе.

— Чеся, почему ты больше со мной не разговариваешь?

— О чем говорить-то?

— А помнишь, как мы с тобой?..

— Ха!

Криста успела заметить, что Чеслова сторонится ее, льнет к ребятам постарше, а те, уже взрослые парни, несут при ней похабщину, так и норовят где-нибудь в уголке ее облапить. Чеслова хлопает их по рукам, отбегает немножко и, обернувшись, хихикает, призывно смеется.

Еще через год Чеслова бросила школу, поскольку на мамины копейки вдвоем никак не прожить. Вдобавок учеба ей не давалась, сама призналась как-то. Устроилась в «финансах» и нередко вместе с районным активом, как ее отец когда-то, отправлялась «ломать рога кулакам». Чтобы Кристе стало еще яснее, какая между ними пропасть, однажды в полумраке коридора Чеся не постеснялась достать из-за пазухи маленький пистолет. «Видала, малявка? Так вот!» — сказала она многозначительно и снова сунула пистолет под пиджачок.

Да, Криста была еще ребенком, читала сказки и обливалась слезами, а Чеслова, округлившаяся, рослая, с крутой грудью, жила собственной, не зависящей ни от кого жизнью, которая потом долго водила ее по запутанным и ей одной известным дорожкам вдали от Вангая.

Пролетела куча лет, и однажды летом Кристина со своей маленькой Индре приехала к матери, в первый же день к ней зашла Чеслова. Обняла, чмокнула в щеку, потом в другую. Будто лучшая подруга, все эти годы только и думавшая о Кристине. Тараторила без умолку, суетилась вокруг малышки, делающей первые робкие шажки.

— Сноха для меня растет, хорошенькая барышня будет, вылитая ты, Криста. А мой-то уже парень — во! — увидишь.

Встречались во дворике, сходились на берегу у озера, как-то даже решили покататься на лодке. Криста сидела на корме с девочкой на коленях, а Чеслова играючи двигала веслами. Их взгляды то и дело сталкивались, как бы изучая, пытаясь пробиться сквозь скорлупу отчуждения, которую они чувствовали, — а может, даже броню.

Первой начала Чеслова:

— Мужа почему не привезла?

При встречах они ни разу еще не заговаривали о муже Кристины. Неизвестно почему, но ни одна, ни другая о нем даже не обмолвились.

— Работа.

— Нехорошо, когда отпуск врозь.

— Конечно. — И пошутила: — Главное — мы с Индре вместе.

С весел капала вода. Легкая вода плескалась о борт лодки.

— Когда приедешь со своим, познакомишь. Расскажи, как выглядит? Интересный мужчина?

Кристина не сумела описать, пожала плечами. И беспричинно рассмеялась.

— Мужчина как мужчина. Для меня хороший. Не какой-нибудь красавец, но… для меня хорош.

Чеслова еще крепче сжала обеими руками поднятые весла, округлившимися глазами уставилась на Кристину, просто обожгла ее взглядом, исполненным душевной боли.

— Счастливая ты, Криста. Хорошо тебе, что ты такая счастливая..

Кристина растерянно призналась:

— Я об этом не думаю.

— Потому и не думаешь, что счастливая. Сытый о хлебе не заботится.

Взмахнула веслами, лодка рванула с места, казалось, чайкой полетит над озером.

Кристина прижала Индре к груди и подумала: наверное, я и впрямь счастливая.

— Эх, доля моя, долюшка… — запела Чеслова. Замолкла, спохватившись, свесила голову на грудь и налегла на весла.

В следующий раз Чеслова сама вдруг стала рассказывать, что у нее был муж, расписавшись, прожили они три года, а потом… Понурила голову, усмехнулась и, услышав, как загалдели во дворике дети, свесилась из окна, крикнула:

— Лев! Уши оторву, Лев!

Ее сына никто не звал иначе как Чесиным львом. А дети, видно подученные кем-то, дразнили: «Чесин Лев на стенку лез, Чесин Лев на стенку лез!» Лев не был заморышем и крепкими кулаками тузил детей, а Чеслова, выслушав жалобы родителей, лепила пощечины Лявасу. Вот так они и жили: все война да война. И нашествия учителей. И всеобщие вздохи: ах, этот Чесин Лев!

…За стеной зашаркали шаги тети Гражвиле.

Кристина выкатилась из кровати и тихонько отворила дверь. Застыла на пороге.

— Заходи, детонька.

— Мне показалось…

— Валерьянку брала. Истинное наказание эти цирки! — В торцовое окно сочился свет далекого фонаря, и его луч падал на стекло образа девы Марии.

Кристина присела на тетину кровать.

— Не могу заснуть, — пожаловалась. — А еще такой тарарам… эти Гедонисы…