Осень ветра - [2]

Преумножает эта злоба дня.

Нам возвращён (доехали, привет!)

Родной лучины несказанный свет.

А хитрый дед

Средневековых хайку,

Японский бог трёхстишия – Басё,

В чаду свечи опять тебя несёт

К пруду, под сакуры,

И всё бормочет байки

Об очаге остывшем, о сакэ,

О мерине, с куста сжевавшем розу,

О белой при луне Кубань-реке…

И, отгоняя копоть, сплюнув слёзы,

Захлопнуть книгу старого Басё,

Задуть свечу, закрыть глаза

И слушать

Адажио балдеющих лягушек,

Где о тебе –

И ничего, и всё.

* * *

Смешно, наверное,

Но праздник мой таков:

Окрестный мир лепить себе из слов.

Назвать,

Означить всяческую разность,

Любовь-и-кровь

И прочие дела,

Дорогу, что туда и привела,

Куда Макар телят,

Где вкось и вкривь

Нагроможденье выброшенных рифм

И стародавний сор и непролазность.

Но пахнут сеном кизяки-слова,

Скворчит сверчок

И во дворе трава,

И как всегда, права несообразность:

Смахнув с ресниц невыплаканный смех,

Вдруг видишь всё

И понимаешь всех.

* * *

Домушной крысой по карнизам

Крадется ночь.

И телевизор –

Неугасимый наш очаг –

Подъемлет свой победный стяг.

На стенах – бденье светотеней.

День отключился, день иссяк.

А времени – всего пустяк

Для обобщенья передряг

И постиженья обобщений.

Ну что, каких ещё побед?

Давно забыт, затоптан след

Глушилок, кухонных бесед,

Газет, призывов, партсобраний.

И хлещет клиповый сироп

Крутых реклам,

Попса нон-стоп…

И жизнь, как крыса в чемодане,

Визжит и расшибает лоб.

* * *

Через худой забор без всякой

Опаски, ночью, даже днём,

Приходит некая собака

С моим обедать кобелём.

А тот рычит – свирепо, люто!

Но, выслушав собачий плач,

Свой небогатый постный харч

Разделит с нею.

И в минуту

Пустеет миска.

Все свободны!..

И пёс – обманутый, голодный,

Скулит – зовёт меня во двор.

И мы с ним долго обсуждаем

Проблемы шалаша и рая,

Таскаем цепь свою вздыхая,

И метим походя забор…

* * *

Стихает,

Вязок и липуч,

Закатный свет –

Кровотеченье

Вконец измученного дня.

И снова – полупримиренье,

Пожар без дыма и огня,

Знобливый кашель зимних туч

И старый дождь, что в окна дышит.

Ночами нам ясней и ближе,

И нестерпимей злоба дня.

И мы потерянно зовём

Всё, что так истово, вдвоём,

Гоня коней, ломая дышла,

Губили – и сгубили – днём.

Свою любовь…

И третьим лишним

Вздыхает утро, еле слышно,

Дымясь в проталинах,

В воде,

В густой весенней черноте.

* * *

Какие злые, муторные дни!

Мы устаём от шума, болтовни,

От телевизионных посиделок,

От голубых,

От красных и от белых,

От жажды проучить и замочить,

Засникерснить,

Зачистить, зачечнить,

Заобналожить,

Вырубить все краны,

И, вывернув дырявые карманы,

Жалеть себя,

Ивана-дурака…

Какие злые, жалкие века!

* * *

Костёр трещит,

Обугливая хворост,

Ведёт свой хаотичный звукоряд.

Колючей хвои взрывчатая морось

Летит в огонь и сыплется за ворот,

И чёрных листьев искромётный ворох

Исходит в дым.

Вслепую, наугад

Мы ищем неба.

И вершины елей

Шатаются, удерживая еле,

Порывы туч.

А дым саднит глаза,

Сбивается,

Восходит в чудеса,

В мерцанье,

В темень,

К звёздной карусели…

И грустно возвращает нас назад,

И гаснет твой

Ещё счастливый взгляд,

Признав никчёмность

Выстраданной цели.

* * *

Дожди и травы

Уходили вправо,

А влево – пыль и высохший ковыль.

И выбегали горы,

И оравой

Кидались прямо в степь.

Автомобиль

Распутывал зигзаги серпантина.

И впереди –

Нежданно, беспричинно –

Как давнее,

Как выцветшее горе,

Взлетело

Море.

* * *

Чем отличается поэзия от прозы?..

Дождит ноябрь, а в декабре морозы.

На стёклах иней – голубая вязь,

А во дворе поскрипывает вяз.

Природа поэтична? И отлично!

Ну а тебе, какое дело – лично! –

До прозы, до поэзии и проч.?

Темно и скользко, но ещё не ночь.

Идти пешком, конечно, не с руки.

В автобусе прослушать матюки,

Сойти у ЧИПа[1], взять батон и чаю,

И, ног уже не чуя,

И не чая

Понять, о чём толкует РТР,

Поразмышлять – о Бродском, например,

Об Ивеншеве[2] или Неподобе[3]…

А снегопад,

В рабочей белой робе,

Идёт –

Сквозь январи и декабри

Шуршит себе,

И, что ни говори,

Созвучны с тишиной его верлибры.

И ты летишь, летишь за ними, ибо

Идти пешком, конечно, не с руки…

И снежат-вьюжат белые стихи.

* * *

Индейка, яблочный пирог, –

Американская диета!

А наш индюк вчера продрог,

Осип, охрип и занемог.

Но я, пожалуй, не об этом.

Я лишь о том, что Новый год

Пришёл в дождях, а было сухо.

Что «ящик» истово орёт,

И в уши лезет, воет, прёт

Пустоголосая попсуха.

Что старый сноб – кривой петух –

Стал как-то криво кукарекать,

И газ погас, и свет потух,

И занедужил наш индюк,

И надо за дровами ехать.

Всё, как всегда –

Ни в срок, ни в прок.

И слякоть

И зимы не видно.

И плачет яблочный пирог,

И киснет и горчит повидло.

* * *

Гроза в начале марта –

Это слишком!

Но сколько ты об этом ни долдонь,

Она гремит –

И неземной огонь

Шипящих молний рушится и брызжет!

Сугробы в панике!

И выброшены лыжи,

И круговерть,

И вздыбленная сонь –

И всё для нас,

И навсегда,

И с лишком…

И тонким силуэтом телевышка

Протягивает к радуге ладонь.

* * *

Судьба осталась там, за поворотом,

А время притаилось за углом.

И зимний холод, старый дуролом,

Трещит в саду и лезет напролом,

Не ведая печали и заботы.

И руки отдыхают от работы,

Давно поняв – зачем ты,

Где ты, кто ты…

И время затаилось –

И кого-то

Всё ждёт,

Всё караулит за углом.

* * *

Огрызок лета, осени осколок,

Обмылок недоверчивой сердечности,

Спит на прилавке, вытянув конечности,

Базарный день, уставший от торговок.