Осень в Шотландии - [44]

– Мэтью сумел простить своего приемного отца?

– Я никогда не задавал ему такого вопроса, – сказал он, оставил котелок на плите и опять сел за стол. – Мэтью по-настоящему хороший человек, в мире мало таких людей. Он ни за что не станет умышленно причинять боль другому человеку, и я не сомневаюсь, что он с ангельской добротой готов все простить. Иногда мне кажется, что он слишком хорош для этого мира.

– И ты определил себе роль защитника, намеренного укрыть его от человеческой жестокости? Я бы никогда не могла этого в тебе предположить, Джордж, – мягко проговорила она, осознавая, до какой степени это справедливо. Человек, которого она знала пять лет назад, не умел никому сочувствовать. Он стал бы насмехаться над мягкостью Мэтью, над его простотой, вместо того чтобы защищать эту мягкость и простоту.

– Не стоит изображать из меня святого, Шарлотта. Ты более всех других знаешь, насколько я далек от столь светлого образа. – Но его улыбка смягчила суровость слов.

Как ни странно, но эти двое пребывали сейчас в полном согласии или по крайней мере заключили перемирие.

– Зачем ты вернулся? – спросила она, понимая, что может нарушить хрупкое равновесие, но этот вопрос мучил Шарлотту с момента появления мужа в бальном зале.

– Я был одинок, – ответил он, ведя пальцем по доскам стола. – Я люблю Восток, люблю путешествия, но мне нужно было вернуться домой.

– О чем ты тосковал больше всего? – спросила Шарлотта и внутренне напряглась: вдруг он подумает, что она ждет от него комплимента? Но это едва ли. Джордж никогда не скрывал неприязни к браку и к ней самой.

Он замер, не поднимая глаз от стола.

– Я скучал по людям, которые меня знали, по родным местам, где я провел большую часть жизни. – Он быстро взглянул на Шарлотту. – Может быть, поэтому и вернулся. – Он улыбнулся. – Я прожил на Востоке всего несколько лет. Там никто не знал меня ребенком, не знал мою семью. Мне хочется ощущения принадлежности к чему-либо родственному. Думаю, Мэтью, будучи сиротой, чувствует то же самое.

– В Балфурине нет никого, кто знал бы меня дольше пяти лет, – внесла свою лепту Шарлотта, испытывая чувство общности с этим человеком. – Иногда мне даже кажется, что я не принадлежу к этому миру.

– Возможно, человек сам должен найти для себя дом, где бы он ни находился. Или создать его из ничего.

– Nullus est instar domus, – вставила Шарлотта.

– В гостях хорошо, а дома лучше, – с улыбкой перевел он.

Шарлотта кивнула.

– Ты и латынь знаешь?

– Нет, но… У нас есть учительница древних языков. Она преподает латынь и греческий. У меня лишь поверхностные познания в латыни, – сказала она.

– Я помню своего учителя латыни в школе, – улыбнулся он своим воспоминаниям. – Он был довольно стар, носил коричневую мантию, как монах, и от него всегда пахло сандалом. Он размахивал тростью и страшно пугал нас, мальчишек. Колотил по чему попало и грозился, что обломает трость о наши спины, если мы будем неправильно спрягать глаголы. Прекрасно помню, что заработал на этих занятиях несколько синяков, но мне везло все же больше, чем кузену, который учился еще хуже, чем я.

– Я не знала, что у тебя есть кузен. Ты никогда про него не рассказывал.

Лицо Джорджа застыло. Шарлотта испугалась, не сказала ли она что-то не то.

– Прости. – Она раскрыла ладонь так, что ее пальцы почти касались его руки. – Он умер?

– Нет, – кратко ответил он и накрыл рукою ее ладонь. – Я просто не знаю, где он. Потерял его из виду.

– Вы были близки?

Какая теплая у него ладонь! Она не убирала руку, чувствуя странный покой от его прикосновения.

– Не так, как следовало бы. В последнюю нашу встречу мы сильно поссорились.

– Почему никто никогда о нем не говорит? – спросила Шарлотта.

– Он покинул Балфурин много лет назад. Его обуревала охота к странствиям, стремление найти нечто иное, непохожее на здешнюю жизнь.

Шарлотта убрала руку.

– В этом вы с кузеном схожи. Почему ты печешься о человеке, с которым поссорился?

Он улыбнулся:

– Мэтью тоже меня об этом спрашивал. Потому что он – моя семья. Последний из нашей семьи. Мне почему-то стало вдруг важно ощутить принадлежность к своему роду, почувствовать свои корни, иметь свой дом.

Шарлотту охватило чувство, весьма похожее на нежность. Ей захотелось протянуть руку, погладить его по щеке, возможно, даже успокаивающе поцеловать его в эту щеку.

Хотя Джордж Маккиннон был последним человеком, которого ей хотелось бы успокаивать.

Она встала, оттолкнула табуретку.

– Уже поздно. Если ты уверен, что не нуждаешься в моих кулинарных талантах, то я ухожу. – Она коленкой задвинула табуретку под стол.

– А это нужно?

Шарлотта улыбнулась и продекламировала:

Солнце уснуло в уютной мгле,

Небо оставив звезде.

Тихо лазоревка дремлет в гнезде,

Нужен приют и мне.

– Уильям Блейк, – определил он.

Шарлотта удивленно кивнула.

– Шарлотта, я так хорошо провел это время с тобой. Так должен говорить муж?

– Прежде ты действительно никогда этого не говорил, – признала она. – Наоборот, казалось, ты готов на все, лишь бы избежать встречи со мной. – Ко мне ты пришел единственный раз, в темноте, как будто стыдился, что я твоя жена.

– Меня удивляет, что ты соблаговолила поговорить со мной сейчас. Твой муж был ослом.