Осень в Шотландии - [43]

– В одиночестве и без денег, – добавила она. Диксон посмотрел на нее с удивлением:

– Я полагал, ты – богатая наследница.

– Отец объявил, что лишит меня наследства, если я здесь останусь. Мать была в ужасе и смятении. Мне предоставили выбор: остаться в Балфурине мятежницей или послушной дочерью вернуться в Англию.

– И ты стала владелицей замка.

Шарлотта улыбнулась:

– Королевой мышей.

Диксон отвернулся к плите и чем-то яростно загрохотал. Он что, рассердился?

– Вначале здесь было больше мышей, чем людей, – объяснила Шарлотта. – Я даже привыкла к тому, что они скребутся по углам. Все остальные существа считали замок слишком негостеприимным убежищем. В крышах были сплошные дыры. В дождливый сезон казалось, что живешь в решете.

– В Шотландии это двенадцать месяцев в году.

Она улыбнулась:

– Так и есть. Нас было пятеро, и каждое утро мы поздравляли друг друга, что пережили еще одну ночь, не утонули и не замерзли. Нэн и Джеффри считали ниже своего достоинства разговаривать со мной. Оставался Томас, который ушел в море, и кухарка.

Диксон обернулся к ней лицом, скрестил руки на груди и прислонился к плите. Его лицо оставалось абсолютно бесстрастным. Шарлотте пришло в голову, что под этим непроницаемым выражением он намеренно скрывает свои чувства и мысли.

– Прошел почти год, прежде чем банк выдал мне деньги из дедушкиного наследства. Подозреваю, что тут не обошлось без моего отца. До тех пор мы питались цыплятами и тем, что удалось вырастить на огороде. Балфурину принадлежит довольно много земли, но плодородной совсем мало. Она больше пригодна для выпаса коров, овец, но у меня, к несчастью, тогда не было денег, чтобы их купить. Но ведь ты, разумеется, все это знаешь, – со странным смущением закончила она, опуская взгляд на свою левую руку. – Пропало даже обручальное кольцо.

– Ты его продала?

Шарлотта снова посмотрела на руку, а потом подняла взгляд на мужа.

– Но ты ведь должен помнить, ты забрал его, когда сбежал. Я всегда считала, что ты его продал.

Он молчал, и Шарлотта на миг пожалела, что была столь прямолинейна. Она говорила так, словно искала его сочувствия. А может быть, действительно искала? Она прекрасно знала, что он всегда считал ее несколько странной, слишком ученой, но не очень-то умной. Неужели сейчас она хочет, чтобы он понял и оценил ее иначе? Как мужественную, решительную женщину? Волевую и стойкую?

– Почему ты осталась? Особенно в тот, первый, год?

Ведь так легко было вернуться в Англию…

Шарлотта посмотрела на мужа и отвела глаза. Честность может быть опасным оружием, сейчас она на себе чувствовала остроту ее лезвия. Как часто она задавала себе тот же вопрос… В Англии жизнь была бы куда приятнее. Не пришлось бы думать о куске хлеба, о крыше над головой, о тысяче других жизненно важных вещей. Останавливало ее только одно – в глазах людей она навсегда осталась бы невестой, от которой сбежал муж. «Бедная, бедная Шарлотта Маккиннон, муж оставил ее через неделю после свадьбы», – говорили бы они.

Шарлотта ждала и не хотела никакого сочувствия.

– Когда наконец поступили деньги моего деда, – продолжала она, раздраженная мыслью о том, что не получила от этого мужчины иного отклика, кроме молчания, – жизнь стала намного легче. Мы смогли починить крышу и начали подумывать о школе.

– Почему именно о школе? – Диксон снова повернулся к плите и продолжал чистить котел своим странным способом, но на этот раз действовал значительно спокойнее.

– Видишь ли, это стало моей мечтой. Сначала я просто не хотела возвращаться в Англию побежденной. Новобрачной, от которой почему-то сбежал муж. Потом, когда зима миновала, мне пришло в голову, что я гожусь для преподавания. Мне надо было занять чем-то свою жизнь, поскольку не суждено стать женой и матерью.

Диксон молчал.

– Я всегда любила книги, – призналась Шарлотта. – И всегда чувствовала себя уютно в библиотеке. У меня тяга к печатному слову. Мне нравится вид книжной страницы, нравится угадывать, о чем думал писатель, нравится, как мысль автора переходит из его головы в мою. То же самое я чувствую, когда преподаю. Латинская пословица говорит, что, узнавая, ты учишься, а обучая, узнаешь. – Она опустила взгляд на свои руки. – Видишь, я снова взялась за старое. Раньше ты не любил, когда я цитировала что-нибудь из прочитанного. У меня своеобразная память: если я что-то прочту, то долго помню это дословно.

– Думаю, ты неправильно меня поняла. Может быть, я просто завидовал твоей памяти.

Шарлотта рассмеялась, но смех был слишком сухим, в нем совсем не слышалось веселья.

– Когда-то ты говорил, что я – ходячая библиотека и что нет смысла тратиться на новые книги, можно просто сунуть меня в книжный шкаф и к концу дня я, как попугай, перескажу любую страницу.

– Я был негодяем, правда?

Шарлотта молчала.

– Возможно, я так был полон чувством собственной важности, что не мог оценить других, – сказал он. – Только время лечит эту юношескую болезнь. Надеюсь, ты примешь мои извинения за те слова. И за поступки. Очевидно, миссионеры – не единственные люди на земле, кому приходится отвечать за свои дела.

Шарлотта не знала, что на это ответить, и сама задала вопрос: