«Осень в горах» Восточный альманах. Выпуск седьмой. - [87]

* * *

Чжоу Шао–лянь так и не поехал с Мудрецом в столицу, потому что не мог думать ни о чем другом, кроме поэтического некролога, на который ему нужно было минимум дня два. В результате Мудрец отправился в столицу один.

— Ну, что слышно, старина У? — закричал он, едва появившись в пансионе.

— Ничего нового! Только что звонил Мо Да–нянь, сказал, что снова едет в военную прокуратуру, и велел ждать от него вестей.

Они оба вошли в комнату Мудреца.

— Послушай, вот эти письма Ли Цзин–чунь просил показать тебе! — У Дуань протянул приятелю несколько исписанных листков.

Мудрец взял их и стал читать:

«Дорогой Цзин–чунь!

Мне, пожалуй, не следовало бы смущать тебя разговорами о том, как ты ко мне добр, но я не в силах молчать. Ты опекаешь меня уже больше двух лет, благодаря тебе я стала лучше учиться и очень горда тем, что не заставляю тебя попусту тратить силы. Сейчас я все свое внимание сосредоточила на книгах, и если бы не ты и не профессор Чжан, не знаю, что бы со мной было! При встречах я не могу поблагодарить тебя так же горячо, как делаю это мысленно, потому что ты всегда суров и неприступен, и слова благодарности застревают у меня в горле. Но когда я думаю о тебе, надо мной витает тень бога, которому я молюсь за тебя!

Едва я родилась и сделала свой первый вздох, как я заплакала — наверное, это было началом моей трагедии. В пять лет я оплакивала умерших родителей. Потом я перестала плакать — и не потому, что не было причин, а потому, что не хватало смелости: ведь я росла в чужой семье и не могла дать волю своим чувствам. Сейчас я снова плачу, потому что ты и профессор Чжан так добры ко мне, что на вашу доброту нельзя ответить легкой улыбкой, а только слезами радости.

Про мои нынешние небольшие печали ты знаешь, но я никогда не рассказывала тебе о своем прошлом. Поверь, я не обманывала тебя, а просто не хотела огорчать. Я понимаю, огорченья неизбежны, и все же мне хотелось, чтобы ты почаще улыбался, а не тратил душевные силы на чужие страдания. Ведь жизнь коротка, и хочется, чтобы встречи с близкими людьми приносили радость, а не горе! На днях ты меня спросил о моем прошлом и сейчас я должна рассказать все, иначе окажусь неискренней. Я не решилась ответить тебе сразу, мне легче было написать, и вот из этого письма ты все узнаешь. Надеюсь, что, когда ты его будешь читать, тебе покажется, будто я сижу рядом, рассказываю и плачу.

Мне трудно выразить свои чувства, попробую описать хотя бы факты.

После смерти родителей я жила в Шанхае у дяди. Он искренне любил меня, и именно поэтому я не решалась плакать. На его милость я старалась отвечать улыбкой. Он любил меня, как дочь, а я его — как отца, единственное, чего мы не разрешали себе, — это плакать друг перед другом. Самое ужасное произошло, когда я оступилась. Дядя не смог меня простить, как, наверное, простил бы отец. Когда я металась между гневом, печалью и раскаянием, никто не погладил меня по голове, не вытер моих слез… Конечно, я совершила ошибку, но я верила, что дядя любит меня, горячо любит, а теперь эта вера рухнула, хотя дядю жестоким не назовешь. Он просто любил меня не очень горячо. Я писала ему, он не отвечал, но я продолжала писать, понимая, что его гнев справедлив, а я напрасно надеялась, что, когда он станет читать мои письма, его слезы смешаются с моими: по–видимому, каждое мое письмо повергало его в еще большую ярость. Но я не должна так думать. Когда–нибудь он простит меня, и я буду ждать этого дня, ждать до самой смерти!

Оступилась я в Шанхае, еще в средней школе. Не хочу говорить, что меня толкнули на это: всякая любовная связь возникает по обоюдному согласию. Если бы я свалила вину на другого, то взяла бы на свою душу еще один грех — клевету. Все случилось из–за моей молодости и неопытности и еще потому, что я была свободна от традиционных представлений о нравственности. Но дядя прогнал меня за это. Он человек старого склада, и я не сержусь на него. Если бы мой возлюбленный был способен сдержать клятву в верности и бороться против условностей, я не считала бы виноватой ни себя, ни его; более того, я убеждена, что мы были бы счастливы вместе. Но я оказалась слепой и к тому же невезучей, потому что приняла проходимца за порядочного человека и доверилась ему! Не узнав его как следует, я отдалась ему. Я не стыдилась бы этого, если бы не ошиблась в нем и знала, как жить дальше. Мой возлюбленный оказался человеком ненадежным, дядя обо мне слышать не хотел. Что мне оставалось делать? Если бы слезами можно было проложить дорогу вперед, я бы сделала это и не горевала, потому что по–прежнему не была скована предрассудками и не считала случившееся со мной падением.

Настало время назвать моего соблазнителя: это Оуян Тянь–фэн! Когда я познакомилась с ним, он был так красив, что я видела только его нежное лицо и не разглядела его душу. Он тогда учился на подготовительном отделении университета, причем на деньги профессора Чжана, своего дальнего родственника, который в то время еще преподавал в средней школе. Узнав о нашей близости, Чжан ничуть не рассердился, а продолжал помогать ему. Мало того, он не раз выручал и меня, и мне казалось, что я снова обрела отца. Но Оуян тратил почти все деньги на вино, игру в кости и проституток и еще злился, что Чжан ему мало дает. Мне было стыдно, я попросила Чжана повлиять на него, но Оуян был неисправим. В конце концов Чжан перестал давать ему деньги, а мне продолжал помогать, и тогда Оуян его возненавидел. Остается только посетовать на мир, в котором люди, помогающие бескорыстно, могут вызывать к себе ненависть! Всю свою злость на Чжана Оуян вымещал на мне, всячески меня оскорблял, поэтому вскоре Чжан перевез меня в Пекин, помог закончить школу, а потом и поступить в университет. Как раз тогда мы с тобой и познакомились.